Читать книгу "Яд и мед - Юрий Буйда"

Когда он ушел, убийцы ворвались в Просов двор и убили Изяслава, а голову его воздели на копье, забив отрезанный член с яйцами ему в рот.

Борису принесли золотое кольцо с печатью, снятое с Изяславовой руки, и великий князь узнал кольцо и заплакал.

Борис

Три дня и три ночи безостановочно били тараны в киевские ворота. Над городом висели черные тучи, сулившие грозу, но Бог пока безмолвствовал.

Великий князь собрал дружинников и велел выступать, а сам пошел к Улите.

Она сидела у окна.

– Я слеп, но вижу, – сказал он. – А что видишь ты? Что там?

– Август, – сказала Улита. – Опять август.

– Волхв сказал мне, что смерть приму я от Бога, а не от руки человеческой, – сказал Борис. – Уходи, тебя выведут, ты еще родишь мне сына.

– Ты слеп, – сказала Улита. – Бог покинул нас.

Борис выхватил меч, но не смог сделать ни шагу: сапоги его прилипли к полу.

– Это Бог, – сказала Улита.

Борис вынул ноги из сапог и приблизился к ней.

– Загляни в мой рот, сука, – сказал он. – Видишь?

– Боже, – сказала Улита, заглянув, и заплакала.

Оставив ее на полу, босой Борис вышел на крыльцо. Он услышал, как с грохотом рухнули ворота и ревущий враг ворвался в город. Борис поднял меч над головой и страшно закричал, и в этот миг молния ударила в подъятый меч, облекла князя с головы до пят, и рухнул он, черный и горящий, и испустил дух, крича.

Аминь.

Борис и Глеб

Ранней осенью 1583 года покрытые пылью всадники вымахнули из редкого перелеска, с ходу одолели мелкую ленивую речушку и вскачь поднялись на отлогий холм, с вершины которого открывался вид на стобашенный замок и притулившийся к нему городишко – россыпь изъеденных сыростью изб, тускло-золотые луковицы православных церквей и колко поблескивающие в свете заката кресты костелов.

– Дождемся утра? – спросил князь Борис.

– Ударим тотчас! – возразил Глеб.

И оба скинули длинные дорожные плащи, оставшись в островерхих шлемах и кольчугах, обтянутых холстом.

Князь Борис махнул рукой в железной перчатке, и сотня помчалась вниз – к беспечно раскинувшемуся городку, к храмам и замку, у ворот которого подремывали пьяненькие сторожа.

Чтобы сбить противника с толку, отряд братьев Осорьиных совершил дальний рейд в глубину Литвы, а уж оттуда двинулся к владениям князя Курбского, который, конечно же, никак не ожидал нападения с запада.

Обернутые ветошью конские копыта глухо стучали по сухой земле. Кони и всадники были серы от дорожной пыли. Горожане разбегались кто куда, с изумлением и страхом провожая бешено скакавший отряд взглядами из-за заборов: кто были эти безмолвные серые всадники? что им нужно в мирном городке? кто послал их? – как вдруг на перекрестке под ноги Борисова коня бросился юродивый с погремушкой, в грязном мешке, служившем ему одеждой, – бросился, что-то крича, с раскинутыми крестом руками, – и вот тогда-то и блеснула сталь: князь Борис ловким ударом снес юродивому голову, а мчавшийся следом Глеб тяжелой татарской саблей рассек его наполы.

– Русь! – дико закричал Борис. – Москва!

– Русь! – хрипло подхватили страшнолицые всадники, выхватывая сабли.

– Русь! Москва! – в ужасе завопили горожане, кидаясь кто в храмы, кто в поле за околицу, кто в подвалы и на чердаки.

В клубах серой пыли сотня с протяжными воплями, свистом и ревом, горяча храпящих коней, смела запоздало всполошившихся сторожей и ворвалась в замок.

– Занять восточные ворота!

Русские рассыпались по мощеному двору, разя направо и налево все живое, ворвались в кордегардию, двое рухнули наземь, сраженные мушкетными пулями, но стрелков тотчас достали копьями, – загромыхали по лестницам и узким коридорам…

– Где Курбский?

– В часовне!

– Схизматики, князь! – закричал человек в сутане, тряся бритой головой с полуоторванным ухом и белыми, как у слепого, глазами.

Но было поздно. Серые люди, не слезая с коней, уже вплывали один за другим в часовню, с копьями внаклон, с окровавленными татарскими саблями, разверстые черные рты изрыгали хулу и грозу. Борис и Глеб спрыгнули с коней и стремительно бросились к супостату, замершему у багряно-золотого алтаря, Глеб взмахнул саблей, еще и еще, а затем отсек голову – с уже закатившимися глазами и залитой черной кровью седой бородой. Князь Борис схватил за руку девушку, еще почти девочку, прижавшуюся к стене под иконой, поставил ее рывком на колени, но она вдруг подняла лицо и умоляюще посмотрела на него бездонными жидовскими глазами, и этот взгляд поймал и Глеб, прятавший голову князя Курбского в кожаный мешок, который один из всадников приторочил к его седлу…

Воины действовали быстро, решительно и умело. Пока они добивали княжескую челядь и обкладывали замковые покои соломой и хворостом, Глеб быстрым шагом обошел помещения. В кабинете Курбского внимание его привлекло медное колесо величиною с ангельский нимб – оно безостановочно вращалось, колебля током воздуха зажженные свечи, чей свет тонул в янтаре и пурпуре заката.

– Рейтары, – доложил сивоусый сотник, не повышая голоса. – По наши души.

Схватив со стола медное колесо и опрокинув подсвечник на стол, крытый рытым бархатом и усыпанный бумагами, Глеб бросился вон из покоев Курбского, уже подожженных дружинниками.

– Она-то нам зачем? – хмуро спросил он, взлетая в седло и стараясь не встречаться взглядом с братом, за спиною которого сидела с закрытыми глазами девушка.

– Не нам, – сказал Борис. – Мне.

– С Богом! – сказал Глеб, пуская коня в галоп.

Они помчались на восток – впереди ощерившийся тяжелыми копьями дозор, за ним братья Осорьины, чуть отстав – арьергард, сыпавший из мешков железные колючки для копыт рейтарских коней.

На второй день у Дубовицкого брода погоня настигла поредевший русский отряд, на скорую руку избавлявшийся от раненых и ослабевших: нельзя не выполнить повеление великого государя Иоанна Грозного, ждавшего головы князя Курбского, – поэтому вперед, вперед, чего бы это ни стоило, вперед, меняя коней и бросая раненых, – Бог простит, царь отмолит.

Вечером они затаились в лесу, положив коней и распластавшись в зарослях папоротника, в буреломе, в густом подросте. Девушка лежала между Борисом и Глебом, источая прекрасный аромат страха, волнующий запах юной плоти, и Борис набросил на нее пропахший конским потом дорожный плащ, чтобы рейтары не учуяли этот аромат, этот запах – всепроникающий женский дух, от которого перехватывало дыхание и в сердце делалось пусто, как на небесах. Нужно было не только остаться незамеченными, но и дождаться возвращения рейтар, и это-то и было самое страшное. Рейтаровы ищейки из местных жителей вскоре обнаружили, что на дороге за бродом следов гораздо меньше, чем было прежде, и поняли, что впереди – только дозор, пущенный для отвода глаз, – что ж, глаза отвели, но нюх не ошибается, ищейки почуяли русскую кровь, она была где-то рядом, поблизости, и рейтары вернулись скорее, чем ожидалось.