Читать книгу "Русская рулетка - Валерий Поволяев"

Большинство присутствующих, зная способности Германа, держать пари отказались, но двое мичманов с миноносок — бывшие лейтенанты, пониженные в чине и переведённые с эскадренных миноносцев на корабли третьего ранга, решили попытать счастья и ударили с Германом по рукам, — не ведали, судя по всему, что это за человек.

Герман равнодушно провёл пальцем по кромке усов, подбил их снизу.

— Больше никто не желает присоединиться к господам мичманам? Пра-шу!

Желающих пополнить ряды людей, заведомо проигрывающих, среди приглашённых на представление не оказалось.

— Ну что ж, на нет и суда нет, — спокойно молвил Герман, демонстративно подкинул в руке гвоздь и направился к старой берёзе с почерневшим, украшенным тремя дуплами стволом.

— Э-э, нет, господин Герман, — запротестовал один из мичманов, — у этой берёзы трухлявый ствол, его можно насквозь проткнуть пальцем, не то что пулей из маузера.

Герман сверкнул глазами и усмехнулся — как всегда загадочно и молча, подкинул в руке гвоздь.

— Ну что ж, господин хороший, если вам не жалко молодого дерева, пусть будет по-вашему, — он перешёл к молодой сильной берёзе с высоким ровным стволом, — хотя должен заметить, что древесина у старой берёзы более жёсткая, она много твердее, чем у этой вот красавицы. — Он ткнул остриём гвоздя в ствол молодой берёзы. — В эту берёзу я берусь вогнать гвоздь четырьмя пулями. Годится такой вариант?

Собравшиеся смотрели на Германа с любопытством. Это был знакомый всему флоту человек — сухопутный офицер с холодными глазами, лишённый страха, очень умелый и беспощадный.

Мичманы переглянулись — люди, которым было уже под тридцать, вели себя, как мальчишки, — недоумённо приподняли плечи, осмотрелись, будто видели этот распорядок впервые… Герман выбрал место для показательной стрельбы умело. Сзади, за деревьями — в основном, это были берёзы, — поднималась тусклая каменная стенка, слева и справа пространство было ограничено: если пуля отрикошетит, то далеко не унесётся, её также остановят камни — здесь всюду камни, камни… И лес растёт на камнях.

— Повторяю, одну пулю я дарю вам, это фора, — назидательным тоном проговорил Герман, поворачиваясь к мичманам. — Устраивает это вас, господа?

— Отчего же не устраивает, — наконец, проговорил один из мичманов, ходульно-высокий, с длинным костлявым лицом. — Очень даже устраивает.

— Ну и ладушки, — по-домашнему произнёс Герман.

Мичман опасно качнулся на стеблях длинных ног. Глядя на мичмана, всякий человек обязательно задавался вопросом: как же он стоит на палубе миноноски во время шторма? Сдуть ведь может. Либо лёгким плевком волны смахнуть за борт: шлёп — и нету человека!

Герман поправил гвоздь, чтобы тот мог войти в молодую, полную сил берёзу ровно, будто по нему били не пулями, а молотком, и неспешно вернулся к группе зрителей. По дороге же шагами посчитал, сколько метров отделяет зрителей от березы. Выходило — двадцать два… Двадцать два метра — это много даже для отличного стрелка. Пятнадцать — ещё куда ни шло, а двадцать два — много.

Но Германа расстояние не смутило. Он спокойно вытащил из-под мышки маузер, на манер Соловья-разбойника дунул в ствол, затем лёгким коротким движением вскинул маузер и выстрелил. Пуля всадилась в шляпку гвоздя, выбила длинную струю электрических брызг и, обессиленная, отлетела в сторону, отколола кусок камня.

Присутствовавшие зааплодировали — на таком расстоянии легко промахнуться, но Герман не сплоховал. Что происходило у него внутри, в том месте, где находится сердце, понять было невозможно, лицо ничем не выдавало внутреннее состояние: ни оживлённого блеска глаз, ни торжествующей улыбки, тронувшей уголки губ, ни довольного хлопка ладонью по боку — ничего этого не было.

Шёл обычный сухой, бесстрастный человек, довольный, возможно, только одним — тем, что он дышит здешним лесным воздухом, сыроватым, пахнущим прелой травой и сосновой хвоей: предоставил ему Господь такую возможность и спасибо большое — больше ничего ему не надо.

Герман вновь поднял маузер. На этот раз почти не целясь, как только кончик отвода оказался на прямой, соединяющей две точки, человека и цель, Герман нажал на спусковой крючок.

Ударил выстрел. Герман опять попал в шишку гвоздя. Ствол берёзы окутался ярким электрическим сеевом. Мичманы невольно переглянулись: это колдун какой-то! Придётся выставлять ящик шампанского.

А в Петрограде, говорят, не только шампанского нет — в магазинах даже помоев не найти, полки такие пустые, что по ним уже и мыши перестали бегать, не говоря о живности более мелкой — тараканах и мухах.

Когда Герман сделал третий выстрел, собравшиеся зааплодировали вновь: третий выстрел был самый точный, не отплюнулся светящейся пылью — гвоздь залез в тело берёзы по самую шляпку.

Засунув маузер в хитрую кобуру, прикреплённую к изнанке пиджака, Герман картинно вскинул одну руку:

— Пра-шу!

Собравшиеся устремились к берёзе. Гвоздь был утоплен в неё по самый корешок, сверху поблёскивала свежеободранным металлом шляпка, похожая на корабельную заклёпку. Герман стрелял без промаха.

Каждый, кто был в распадке, считал своим долгом подойти к дереву, колупнуть ногтём оплющенную шляпку гвоздя и восхищённо поцецекать языком. Мичманы, по-юношески алея скулами, хотя давно прошли этот возрастной рубеж, тоже подошли к берёзе, поколупали ногтями гвоздь, вздохнули грустно — лучше бы они с этим стрелком не связывались…

Через четыре дня, чёрной, как печная сажа ночью — на небе не было ни одной звёздочки, — Герман перешёл границу и очутился в Советской России.

Остановился около какого-то кривого, с толстым стволом дерева, прислонился к нему спиной и перекрестился трижды:

— Пошли мне, Господь, удачу!

Пограничники с заставы Костюрина засекли его, определили, куда идёт ночной гость, но мешать не стали, поскольку приказ на руках имели: не мешать. И Герман, отдышавшись, отправился дальше.

В километре от «окошка» его ждала подвода, на ней он и поехал в Петроград сворачивать, как он считал, шею власти рабочих и крестьян.

Через сутки он находился уже в Петрограде.

Глава восьмая

Шведов ждал своего старого приятеля на квартире, расположенной в неприметном доме с узкими угрюмыми окнами-бойницами на «Васином» острове, как простые петроградские работяги звали Васильевский остров.

— Домик у тебя, Вячеслав Григорьевич, похож на настоящую крепость, — сказал Герман, входя в сыроватую, давно не топленую квартиру и привычно вытирая ноги о круглый домотканый коврик. — Действительно крепость, от любого противника отбиться можно.

— Ну, я специально не выбирал, не до того было, — Шведов обнялся с гостем, — а от противника мы и без крепостных стен отобьёмся, ты же знаешь…

Это Герман знал. Когда глаза привыкли к квартирному сумраку, он огляделся. Это была рядовая квартира, в каких обычно живут мещане, обставленная без всяких изысков, очень просто — здесь находилось только то, что нужно для жизни, ничего лишнего. Воздух, скопившийся в квартире, припахивал плесенью и слежавшейся землёй. «Могилой пахнет, — невольно отметил Герман, — чтобы вывести стойкий запах этот, нужно года полтора, не меньше, а этих полутора лет у нас нет». Спросил тихо, словно бы опасался, что его кто-нибудь услышит: