Читать книгу "Эль скандаль при посторонних - Ольга Шумяцкая"

Но это все случилось потом, а пока Мурка брела себе потихоньку домой и сильно обижалась. Она обижалась на Пульхерию Ивановну, которая назвала ее вульгарной девицей. Сама Мурка считала, что хороша, как серебристый ландыш. Придя домой, она снова села за газеты и с утра понеслась на очередной просмотр в очередное модельное агентство. Решив покончить с пением, так, собственно, и не начав, она сделала ставку на мимику и жесты. Она начала ходить по разным модельным агентствам и показывать разным комиссиям свои жесты. И мимику тоже. Она вообще считала, что мимика и жесты — ее сильная сторона. Надо сказать, что члены комиссий, перед которыми Мурка изображала танец своего довольно внушительного животика, так не считали. Они как один — Мурка потом утверждала, что они сговорились между собой и решили ее извести, — так вот, они как один нагло интересовались ее возрастом. И она так же нагло отвечала, что ей двадцать четыре года. Хотя внутренне чувствовала, что они ей не верят. Нет, точно она этого не знала. Никаких свидетельств того, что ей не верят, не было. Но вот смутное ощущение... Поэтому Мурка стала потихоньку прибавлять себе годы. Каждый раз — по годику. А так как на просмотры она ходила по нескольку раз в день, прибавлять пришлось резво. И скоро она дошла до ста восемнадцати лет. Тут Мурка спохватилась и подумала, что, может, с таким возрастом обратиться в Книгу рекордов Гиннесса? Может, она уже рекордсмен? Может, хватит скакать по подиуму? Может, пора на заслуженный отдых? Как всегда в минуту тяжелых раздумий, она легла в постель и закурила коричневую вонючую сигаретку. Мурка предавалась размышлениям о том, не сменить ли амплуа и род деятельности. В принципе ничего не мешало ей стать рекордсменом по весу. Или по лени. Или по количеству съеденных фиников (тут Мурка зажмурилась и мечтательно поглядела в потолок). Или... Но Мурка не успела додумать свою плодотворную мысль. У нее зазвонил телефон. Мурка поежилась и нехотя сняла трубку. Она еще не знала, что этот звонок перевернет ее жизнь.

— Н-да, — недовольным голосом сказала она.

И услышала в ответ совершенно замшевый баритон.

Танцевальный дивертисмент

«Умирающий лебедь»,
в котором Мышка демонстрирует абсолютное неумение приспосабливаться к сложившейся ситуации

Занималось неприглядное утро. Мышка стояла у окна, барабаня пальцами по стеклу. За окном бегали люди. Люди бегали, сложившись пополам, как перочинные ножики, потому что шквальный ветер сбивал их с ног. Еще на улице лил проливной дождь, и Мышка думала о том, что людям, похожим на перочинные ножики, так недолго и заржаветь. Мышка смотрела на людей и тосковала. Она представляла, как через несколько минут сама побежит по улице, волоча за собой неподъемный чемодан и сгибаясь под тяжестью тюка с матрасом и постельным бельем. Мышка навсегда покидала дом, где провела лучшие минуты досуга. Правда, самопроизвольное заворачивание Настоящего Джигита в любимый Мышкин коврик зачеркнуло все хорошее, что Мышка пережила в этих стенах, практически сведя к нулю их долголетнюю супружескую жизнь. Но Мышка все равно переживала. Она заметалась по комнате, перебегая от шкафа к чемодану и обратно. Мышка собирала вещички. Я могла бы тут съязвить и сказать, что собирать Мышке, кроме одной ночной рубашки и двух пар шерстяных носков с остатками горчицы, было практически нечего. Но я язвить не буду, потому что это неправда. Наша Мыша из любого мусора сделает предмет первой необходимости. У нее одних пузырьков от лекарств накопился целый полиэтиленовый пакет. Чего уж говорить о коробочках и облатках. Все это следовало самым тщательным образом рассортировать и разместить в чемодане.

За стеной, на кухне, Джигит разговаривал со своей воспитанницей — юной серой мышкой. Он кормил ее завтраком, за которым в 8 часов бегал к открытию булочной, чтобы успеть отхватить теплый калач утренней выпечки. Этими калачами он кормил мышь уже не первый день, считая, что питание должно быть прежде всего калорийным, а уже потом сбалансированным. Для балансировки питания он добавлял к калачу немного собачьего корма. Мышь упиралась всеми лапками, отворачивала морду и даже стонала, недвусмысленно давая понять Джигиту, что его калачи у нее уже поперек горла. Но Джигит не унимался.

— Ешь! — твердил он и засовывал мышке в рот кусок хрустящей корочки. — Ешь, мылый! А то погыбнэш ат голода, на кого мэна аставыш? Я вэд адынокый Джигыт! Ныкто мэна нэ лубыт! Ныкто нэ жалээт! Памру — ныкто нэ вспомныт!

Это он намекал на бойкот, который объявила ему Мышка, и на ее намерение покинуть отчий дом.

Мышку все эти стоны и причитания ужасно раздражали и отвлекали от сборов. Она даже забыла положить в чемодан ленточку, которую бабушка в детстве пришила к ее праздничному платьицу. В этом платьице Мышка в детском саду играла Снежинку на новогоднем празднике. Потом платье стало ей мало и его отдали какой-то дальней племяннице. В ночь накануне расставания с платьем Мышка прокралась в бабушкину комнату, срезала свою любимую ленточку, утащила к себе и поместила в шкатулку с драгоценностями, где уже лежали лопнувший каштан, переводная картинка из мультфильма «Ну, погоди!» и пустой флакончик из-под маминых духов «Красная Москва». Ленточка заняла в шкатулке почетное место. Мышка очень трепетно относилась к своим личным успехам, особенно на драматическом поприще. Так вот, именно эту шкатулку с реликвиями она и забыла дома из-за разнузданных жалоб Джигита на тяжелую жизнь.

Надо сказать, что свое намерение уйти из дома и найти работу с проживанием по месту исполнения служебных обязанностей Мышка начала осуществлять с несвойственной ей прытью. И с несвойственной сообразительностью. Так, она сообразила, что ночевать по месту работы можно в трех случаях: если сторожишь, к примеру, стройку, если работаешь в котельной или если уходишь в люди. Первые два варианта отпали, толком не возникнув. Ни на стройку, ни в котельную Мышка не хотела. А вот в люди... В люди Мышка не хотела тоже. Быть домработницей... Фу! Это так... Ну, вы понимаете, так неаристократично. А ведь Мышь у нас аристократка. У нее и нос, и бабушка из пансиона благородных девиц, и Монтень на полке пылится, и вообще запросы. А что делать? Работать-то надо? Надо. И жить где-то надо. А что Мышка умеет делать, кроме как гладить рубашки и варить борщ? Вот то-то и оно.

Мышка купила газету бесплатных объявлений и пошла прямиком по первому объявлению — в агентство по найму домработниц под названием «Фрекен Бок». И, что удивительно, в этом агентстве ее приняли. Удивительно, потому что обычно ни одно Мышкино начинание ничем приличным не заканчивалось и никуда ее с первого раза не принимали. Даже в кружок по лепке и ваянию при районном доме пионеров. А тут — такое везение. Мышка поплотнее уселась на стул перед тетенькой в наколке и легком кружевном фартучке и приготовилась рассказывать о себе. В том смысле — какая она замечательная хозяйка и большой специалист в деле изготовления плюшек. Еще она планировала выдвинуть будущим хозяевам требования: называть ее на «вы» и не унижать ее, Мышкиного, личного достоинства путем пренебрежительных гримас и понуканий. Но тетенька слушать не стала. Она прямо сказала Мышке, что ничто ее не волнует, а волнует только, есть ли у Мышки паспорт с московской пропиской. Еще сказала, что у них с этим делом строго, так как их замечательное агентство находится в непрерывной тесной связи со шведской головной фирмой под тем же названием и каждые полгода они отправляют девушек на стажировку в Швецию, где им предоставляется честь встретиться с настоящей живой фрекен Бок. При этой информации Мышкино сердце зашлось от восторга, она зажмурилась и даже застонала, облизываясь, как сытый котенок. Но тут тетенька в наколке вылила на нее ушат холодной воды, потребовав немедленно показать паспорт. Никакого паспорта Мышка показать не могла, потому что никакого паспорта у нее не было. Паспорт лежал в письменном столе у прекрасной Анжелики. И изъять его оттуда не представлялось никакой возможности.