Читать книгу "Башня Королевской Дочери - Чез Бренчли"

— Сьер! Вы видели Сурайон? — Ему все ещё хотелось сказать «Свёрнутую землю», как он привык, однако после того, что произошло в зале, и после того, как сьер Антон мимоходом назвал Свёрнутую землю по имени, Маррон решил, что запрет отброшен. Правда, юноша всё же сжался, ожидая удара.

Его не ударили, на него не рассердились. Рыцарь только издал короткий хриплый смешок.

— Видел? Нет, конечно. Вот уже тридцать лет никто не видел Сурайона.

— Ну да, но я… я имею в виду — вы там были? То есть…

— Там, где потом стал Сурайон? Трудно говорить о запретном, да? Но я действительно был там. Один раз. Это странное место. Едешь по ведущей туда дороге, а там, где должна быть граница, видишь, как меняется пейзаж, воздух, видишь лёгкое мерцание, какое бывает в пустыне, хотя вокруг зелёные поля. А сквозь мерцание проступает уже другая земля, которая лежит за Сурайоном. Двадцать миль гор и долин просто исчезают… Тени по ту сторону границы падают совсем не так, как обычно — или это просто так кажется, потому что дорога, по которой ты едешь, идёт на север, но та, к которой ты приближаешься, ведёт куда-то на северо-запад. А поворота у неё нет, поэтому ты видишь прямой путь, освещённый двумя солнцами.

Въезжаешь в сияние, которое преграждает тебе путь, и на какое-то мгновение чувствуешь вокруг пустоту, тебя крутит, словно какая-то неведомая сила пытается вывернуть тебя наизнанку.

А потом в глазах прояснилось, и оказалось, что я судорожно цепляюсь за лошадь, которая понесла и скачет прочь от дороги сквозь терновник. К счастью, колючки остановили её, и я успел, слезть прежде, чем мой желудок решил избавиться от завтрака. По-моему, реакция вполне естественная. Когда я пришёл в себя и успокоил лошадь, то понял, что мы находимся уже на другой дороге, в двадцати милях от того места, где я только что был. Сурайон свернут, его просто нету там, где он должен быть.

— Но как…

— Как такое может быть или как мы его найдём? Я не знаю ни того, ни другого, Маррон. Может быть, ответ известен маршалу Фальку, но мы с ним не настолько близки. Пока что.

Прозвучавшая в последних словах рыцаря решительность убедила Маррона. У сьера Антона была цель, которой он решил достигнуть во что бы то ни стало.

Рыцарь, похоже, собирался по каким-то своим делам, и оруженосец ему сейчас был не нужен.

— Отнеси свой меч — то есть меч твоего дяди — назад, туда, где ты его взял, а потом возвращайся к отряду. Только не рассказывай им, о чём мы тут сегодня говорили, — внезапно предупредил сьер Антон.

— Я и не рассказываю никогда, сьер.

— Да? Даже своему дружку, кажется, Олдену?

— Олдо. Нет, сьер, даже ему.

А рыцарю Маррон не рассказал бы даже самого маленького секрета Олдо.

— Что ж, благодарю тебя. Я высоко ценю свои тайны и твою осмотрительность.

Маррон замешкался у двери, в последний раз взглянув на ножны, светящиеся белым в тёмном углу.

— Что-нибудь ещё?

— Сьер, можно вопрос7

— Учитывая твою прославленную осмотрительность — пожалуйста.

Была это награда за преданность или просто уверенность в молчании Маррона? Возможно, и то, и другое. Иногда Маррон не знал, как толковать слова сьера Антона.

— Сьер, вы сказали, что это был меч вашего брата…

— Да. Его сделали по специальной мерке. Брат был на год моложе тебя, но примерно твоего роста, а, как мне кажется, ты уже не будешь расти. Разве что чуть нарастишь мяса на костях, да и то при том, как кормят братьев, это маловероятно… Да, это был меч моего брата, — повторил он, заметив колебания Маррона. — И что же?

— Сьер, он вырос? Или купил себе меч получше?

«Почему он не носит его? — хотел спросить Маррон. И ещё: — Как вы получили этот меч?» Но ни один из этих вопросов он не мог задать прямо.

Полученный ответ был ясен и прояснял оба вопроса.

— Нет, он не вырос и не купил себе оружие получше. Лучше просто не бывает. Он сражался — или пытался сражаться — этим мечом, когда я убил его. Я взял меч из его руки. До завтра, брат Маррон.

Братоубийство?

Нет, это невозможно! Невозможно! Сьер Антон часто играет словами, ему нравится казаться мрачнее, чем он есть, и пугать Маррона. Должно быть, он и теперь шутил, только мрачнее обычного. Не могло же это быть правдой…

И всё же, всё же… Сьер Антон никогда не лгал — по крайней мере за всё время их с Марроном знакомства. У него были свои тайны, которые он оберегал от посторонних глаз, временами он вёл себя загадочно, но не обманывал. Так зачем же ему лгать на этот раз?

Итак, это было невозможно — но всё же было. Медленно плетясь в оружейную, держа в руках дядин меч, Маррон безуспешно пытался размышлять спокойно. Не братоубийство, не убийство — «случается всякое», шептал голос у него в голове, голос сьера Антона, но он не слушал его, — должна быть какая-то законная причина для того, чтобы брат убил брата. Например, один из братьев смертельно ранен после несчастного случая или дуэли. Тогда другой, движимый жалостью и горем, может убить его кинжалом, предавая душу брата в руки Господа. Или ещё проще: потасовка, выяснение, кто сильнее, «давай опробуем твой меч» — и по несчастной случайности или в пылу схватки шутливая потасовка оканчивается смертью. В конце концов, Маррон едва не умер сам, едва не оказался наколот на яростный клинок сьера Антона. Возможно, это было не в первый раз. Возможно, поэтому он и заинтересовался Марроном, возможно, юноша стал для него новым, посланным небесами братом, и меч…

Но откуда у сьера Антона меч брата? По всем законам и обычаям рыцаря погребают вместе с его оружием. Если бы брат рыцаря умер достойно, сьер Антон сам должен был опустить ему на грудь меч, сложить охладевшие руки на рукояти и помолиться перед Господом за душу брата. Что-то было не так, и Маррон снова и снова пытался понять, что именно.

Быть может, брат покрыл позором себя и семью, потерял звание рыцаря и свой меч? Тогда в глазах сьера Антона меч мог нуждаться в очищении, и потому он подарил его человеку, который будет сражаться этим оружием во славу Господа.

Может, да. А может, и нет. Маррон чувствовал, что примирился с дядиным мечом: он был не так красив и не так хорош, не имел собственного имени, но с ним всё было гораздо проще. Отмеченный, повреждённый, обесчещенный только проступками Маррона, которые он мог при случае искупить, он не заставлял задумываться о своём происхождении, не заставлял сомневаться и догадываться о всяких мрачных, темнее ночи вещах…

Рана болела — нет, хуже, горела огнём. Подумав, Маррон вспомнил, что она начала ныть ещё во время тех утомительных упражнений, но он не заметил этого. Теперь же юноше казалось, что ему на руку положили кусок раскалённого железа, а, подняв рукав, он обнаружил вновь проступившие на повязке влажные пятна.

Если он явится в таком состоянии в лазарет, начнутся вопросы — может быть, им заинтересуется сам главный лекарь. А между тем Маррон считал себя ничуть не большим лжецом, чем сьер Антон. К тому же кожа юноши блестела от пота, а волосы слиплись, и если бы в таком состоянии он сказал: «Нет, магистр, я не нарушал распоряжений брата лекаря», — его тело свидетельствовало бы против него.