Читать книгу "Змеесос - Егор Радов"

— Ах, невероятно, я просто крошка, детка! — говорила Миша Коваленко самой себе, умиляясь. — Но я очень умная девочка со своей жизненной задачей. Я расту, как цветок, и я еще дева, но я очень умна и слегка ветрена. Трам-там-там!!!

И она прыгала вверх и задирала свою юбку просто так. Ей было семнадцать, и она собирала марки. Ее отцом в то время был Артем Лебедев, и он говорил:

— Миша, подумай о миссии, она высока!

— Я не хочу, папик! — жеманясь, отвечала Антонина, чмокая отцовскую щечку. — Помнишь, в позапрошлом рождении ты был изнасиловавшей меня тетей Дуней? Это было отлично, а сейчас я сама с усами. Не лезь в мою душу, не теши мне на голове кол, не надевай мои девичьи трусики себе на голову-сейчас не это время и не та реальность. Просто будь дурачком-папой, или я прикончу тебя в два счета табуреткой. И не называй меня по-мужски, потому что это грех нашей общей веры. А я хочу летать и играть.

— Это ты нарушаешь долг твоего отца, внедряясь в эту мерзость! — кипятился Лебедев, беря девушку за талию. — Ты б лучше решилась на инцест, занявшись со мной любовью, тогда бы это что-то да значило! А так ты и будешь жить, как прочие, и твой конец мне известен.

— Заткнись, отче, — отвечала Тонечка, — ты сам прекрасно соображаешь, что просто хочешь меня трахнуть, и не потому, что я твоя дочь. И совсем глупо с твоей стороны подводить какие-то высокие принципы под вполне обоснованную всем здешним укладом жажду кровосмешения — подумайте, как интересно, остро, возбудительно!.. Да ты сросся с этим миром, как со своим собственным, папочка, вот и все!

— Неправда! — рявкнул Лебедев, разгневанно ударив ладонью по ноге. — Это грязная ложь. Когда десять поколений назад я отрезал свой клитор и съел его на глазах у всей школы — тогда, согласен, я действовал ради собственного удовольствия. Я был еще недостаточно тогда зрел и верил во все, что нам талдычат в Центре Всего. Но сейчас… Подумаешь — переспать с папой! Кого это может удивить? Я спал с папами десятки раз. Откусывал ихние члены. Откручивал яйца. Это было до боли прелестно. Но тебе я предлагаю другое. Просто трахнуться со мной. Понимаешь? И именно обыденность этого деяния — без убийств, без зверств, без особой страсти (да и дадут мне каких-то лет семь) — будет означать восстание против этого прекрасного миропорядка. Или ты забыл, кто ты такой?!

— Я — это я, а ты, папка, дурак, — упрямо сказала Антонина. — Ты не понимаешь, что я отдам честь только богу.

— Какому?

— Ну что тебе, рассказать все его надпрошлое? Мне кажется, это великое существо, и оно будет со мной в веках и световых годах.

Коваленко замолчала, представив себе что-то ценное.

— Как знаешь, стерва, — проворчал Артем, отворачиваясь к стене. — сделай уроки и живи, как хочешь. Пусть свершится твое падение. Я всего лишь здесь и только отец. Да здравствует Федоров!

— Я согласна с этим, о, мой тятя! — серьезно проговорила Антонина и решила уйти гулять. И было все.

На бескрайней, как степь, улице, стояли великие дома со светом и огнем, и бывшие Владимиры и Лао сидели везде, обращенные в Месропов и в Миш и в другое произвольное имя; восторженные фонари удачно заменяли солнце, разные предметы путались друг с другом, как волосы в бородке вождей; улицы зияли, как площади, как утренние лица, как сырные деревни, как медовый сеновал ура! ура! это бывший Джон, а этот был просто зверем и отгрыз у Кати лямочку, и ее тело открылось, будто впервые — в красивом театре, и вся публика тут же встала с мест, словно на сцену вышел Высший, и хлопнула своими руками о другие свои руки; и улицы были вокруг, и шумели, как брюзжащий человек.

И эта улица была перед лицом, готовая к поглощению себя, и девичьи ножки имели каблуки, чтобы стучать по застывшему гудрону, который именовался «асфальт», и Антонина Коваленко начинала свой путь.

Этот путь. как и всегда, проходил через самые различные моменты, и все, попадающее в поле личного бытия, готово было произвести самораскрытие и предстать во всем своем многообразии и конкретности, ничего не предлагая, но просто радуясь данной встрече. Антонина, трогательно улыбаясь, воспринимала все, что ей было отпущено напоказ в эти миги. Ее тело шло, вертя бедрами, но мозги были заняты возвышенными ощущениями.

Внезапно рослый мальчик, вышедший из подъезда, тронул за плечо нынешнюю героиню. Она вздрогнула, обернулась, дернулась, словно ей за шиворот опустили ехидну, и громко сказала:

— Ах, блин!..

Мальчик плюнул и ответил:

— Волшебница, послушайте мои рассказы о нас с вами, вы же знаете меня, мы с вами где-то встречались, это повесть займет не так много, я вас никуда не лущу.

— Тебе сколько лет, сопелька? — презрительно сказала Коваленко, прихорашиваясь.

— Я стар, как сама история, я возник при зарождении всего остального, и уже тогда я был связан с вами… Впрочем, это можно опустить…

— Как и все последующее, — вставила Коваленко, почесав свой сосок.

— Но я так люблю вас! Послушайте — ведь вы же меня знаете?..

— Я не помню, — сказала Коваленко. — вас было так много, и все то же самое… Впрочем, говори, я все равно не занята сейчас ничем.

— Хорошо! — ободренно сказал мальчик, на секунду задумался и начал свое повествование.

Рассказ Мальчика

«Целую Вечность тому назад, когда еще не было ничего. и мир не был создан, произошло так, что возникло что-то. Много времени спустя философы и ученые будут сходить с ума, выясняя этот вопрос происхождения Всего из Ничего, но нас в данном случае он не волнует — начнем свой рассказ с того. что появилось Нечто — мельчайшая частица материи, самый маленький реально существующий объект, который хранил в самом себе Все, что было впоследствии, и вообще Все, что только может быть.

Я не знаю, насколько я шокирую и удивлю вас, если скажу вам, что этой мельчайшей частицей был я. Вполне возможно, — а в этом я уверен, — что вы не поверите мне и сочтете мои слова пустым бахвальством, хвастовством — ишь, мол, умник, нашел, от чего отсчитывать родословную, — но я просто прошу вас сделать это первое и главное допущение, тем более, что оно, как вскоре выяснится, и не так уж важно. Итак, повторю, что этим самым первым объектом сотворенного мироздания был я.

Мне было одиноко в этом качестве. Конечно, вы скажете, что ни о каких ощущениях и, тем более, мыслях в этом состоянии не может быть и речи, и я с вами соглашусь — но, все же, это не совсем так. Да, являясь самой элементарной из всех частиц, я не мог ничего, но не забывайте, что я имел в потенции все мироздание, а значит и любые чувства, настроения и даже мысли, и все это было в одном мне, в целостном и совершенном виде. Я был самодостаточен, я хранил в себе абсолютно все, и будучи в принципе самым ничтожным по сравнению с будущими творениями, я в то же время был самым великим. «Ага, — скажете вы, — о каком же одиночестве может говорить существо, равное богам? Существо, которое является всем?» Я и тут с вами соглашусь, да не полностью. Да, конечно, являясь эдаким абсолютом, казалось бы, чего желать еще? Но вы забыли тот факт, что, несмотря на свою всеохватность, я был некоей единицей, то есть одним, пусть даже и самым наполненным организмом. Я замыкался сам в себе, я хранил в себе все — но, заметьте, это было внутри меня, а что же вовне? Пусть ничего «вовне» быть не могло, пусть там мог быть только Господь — я знал об этом лучше вас, но все же тоска по неведомому, по тому, что «не-я» разъедала все мое существо. Я не знаю, как долго я пребывал в этом томлении — ведь времени еще не существовало — но вскоре оно закончилось.