Читать книгу "Шок от падения - Натан Файлер"

Это все фантазии и больше ничего.

После отъезда Джейкоба я представил, как возвращаюсь домой. Но на самом деле я даже не пытался. У меня было другое занятие — я сходил с ума.

У этой болезни есть рабочая этика.

— Ты просто находка для нашей команды, — сказал менеджер. Он откинулся в кресле и похлопал по своему галстуку с оленем Рудольфом. Я отработал всю рождественскую неделю и теперь интересовался, нельзя ли поработать в Новый год. — Продолжай в том же духе, и мы выдадим тебе свидетельство о профессиональной квалификации. Ты можешь улыбнуться, Мэтт. Я сделал тебе комплимент.

— Могу я работать в ночную смену?

— Я ведь уже сказал, что ты можешь работать в ночную смену.

— И сверхурочно?

Он сморщился, как будто тужится, и уткнулся в график дежурств.

— Надо только следить, чтобы у тебя не было переработки. Закон запрещает…

— Мне нужны деньги.

Он всегда отдавал мне свободные смены. Я работал столько, сколько мог, чтобы заплатить за квартиру, и еще потому что не хотел оставаться дома. Если честно, я тогда чувствовал себя очень одиноко. И когда я не был занят в доме для престарелых, я работал над своим специальным проектом.

Можете мне поверить, эта болезнь не знает отдыха.

Мэтью Хомс,

Кв. 607

Каролина Хаус

Кингсдаун

10 февраля 2010

Дорогой Мэтью!

Пожалуйста, как можно скорее свяжись со мной (07967 728934) или с кем-нибудь из персонала «Хоуп Роуд» (01173 334763).

Надеюсь, у тебя все в порядке.

Дениз Лавелл

Методист Центра психического здоровья

Бранел, Бристоль

настырная, зараза

здоров

я здоров

отвяжись

отвяжись

отвяжись

Я УЖЕ ПРОВОДИЛ ДЛЯ ВАС ЭКСКУРСИЮ.

Вы заметили какой-то странный хлам, валяющийся в углу и тянущийся вдоль дальней стены, но из вежливости не стали задавать вопросы. Разбросанные трубки и грязные банки.

Странно ведь?

Сначала я не знал, что это такое, потому что я не сам рисовал наброски. Он водил моей рукой, двигал ручкой по блокноту и стене спальни.

Его межзвездная пыль.

Его атомы.

Я просыпался в своей гостиной, одетый во вчерашнюю одежду: серые брюки и мятый белый халат, весь пропахший потом. Во рту у меня было сухо, спина и шея болели. А вокруг валялись новые материалы. И так повторялось изо дня в день: я заваливал комнату все новым и новым барахлом. Однажды, сунув руку в рюкзак, я поранился осколком стекла. Боль прорезала туман: я рылся в мусорном контейнере. Мне нужно было ядро, банка из-под мороженого. Стеклянные банки и бутылки для движущихся по орбитам электронов. Я набрал в полиэтиленовые пакеты сырой земли, просыпав на ковер. Еще были пластиковые трубки, которые я украл с работы. Трубки для отсасывания воздуха из резервуара и отвода влаги в баллон.

И скотч. И пластилин.

Может получиться прикольно.

Когда острая боль сменилась монотонной пульсацией, я почувствовал, как руки начинают двигаться. Я мог работать часами без перерыва на еду и питье. По шесть, семь, восемь часов я протыкал швейцарским ножом измазанные джемом крышки банок, засовывал в дыры трубки и аккуратно запечатывал щели.

— Ты дома?

Я не слышал, как она стучала. До меня донесся только ее голос. Почтовый ящик захлопнулся.

Бабушка Ну стояла в коридоре, в синем свете лампы, и держала в каждой руке по пакету из «Теско». Она улыбалась.

— Мне показалось, что в квартире кто-то есть. Я тебе не помешала? Просто проходила мимо…

— Я не могу тебя впустить.

— У меня тут кое-какие продукты, я думала, мы…

— Я не могу тебя впустить, ба.

— Но…

— Я опаздываю на работу.

— Уже поздно, пора обедать.

— Я работаю в ночную смену.

— Тогда давай я тебя подвезу. Мы можем быстренько засунуть продукты в холодильник, на это у нас уйдет всего пара минут.

Она потянула за дверь, чтобы войти. Но я преградил дорогу.

— Что случилось?

— Ничего.

— Мэтью, милый. У тебя все штаны в грязи.

— Где?

— Сверху. Вот здесь.

— Я порезал палец.

— Дай я посмотрю.

— Мне надо идти, ба. Я опаздываю.

— Ты даже пластырем не залепил. — Она поставила на землю пакеты и начала рыться в сумочке. — У меня здесь где-то был. Никогда не знаешь…

— Пожалуйста, не суетись.

— Я не суечусь. Вот, нашла. Дай…

Она потянулась за моей рукой, я отпрянул.

— Я серьезно. У меня дела. Я не могу тебя впустить по первому требованию. У меня дела.

— Да. Конечно. Конечно, дорогой. Извини.

Кажется, бабушка Ну немного обиделась. Она положила пластырь обратно в сумочку и защелкнула застежку. Она начала что-то говорить, но я захлопнул дверь.

Я подсматривал за ней в замочную скважину.

Мне показалось, что бабушка огорчилась и расстроилась, но она не стала стучать еще раз. Она даже руку подняла, но не постучала. Просто взяла пакеты из «Теско» и исчезла. Бабушка Ну никому не станет себя навязывать, как бы ей этого ни хотелось.

Ха.

Она как вампир. Вы должны сами пригласить ее в дом.

Я скажу ей это, когда увижу в следующий раз. Ей понравится. Она приезжает раз в две недели, по четвергам, но сегодня не мой день. Придется приберечь шутку про вампира до следующей недели. Я нечасто придумываю шутки, ей должно понравиться.

А вот что ей определенно НЕ ПОНРАВИТСЯ, так это мое нынешнее поведение. Что я отлыниваю от дневного центра, не отвечаю на письма Дениз Лавелл и не принимаю лекарство. И честно говоря, из-за этого я чувствую себя немного виноватым. Если бы не бабушка Ну, я бы на все наплевал, но когда кто-то беспокоится о тебе так сильно, как она, то нехорошо заставлять их волноваться. Она будет огорчена и расстроена, в точности как тогда.

Это называется генограмма.

Врачи обычно рисуют фамильное дерево. Так им легче понять, какая из ветвей приносит гнилые плоды.

В рамочке — это я, машу вам рукой. Я мужского пола, поэтому я нарисован в квадратике. И поскольку это моя генограмма, мой квадратик обведен жирной чертой. Саймон рядом со мной, и он тоже в квадратике, но перечеркнут крестом: это значит, что он уже умер.