Читать книгу "Бангкок-8 - Джон Бердетт"

Хотя не совсем. Этот человек известен в бангкокских барах, и через несколько лет вездесущая молва донесла, что он снова выбрал не ту девушку, но на этот раз с катастрофическими для себя последствиями. Она сообщила о его махинациях бангкокским властям, полиция устроила ему ловушку, и Фриц оказался в страшной тюрьме «Бан Кван» на реке Чао-Прая. Я собрался его навестить. Нонг и слышать об этом не хотела. Я настаивал. Может, Фриц и прогнил насквозь, но в течение нескольких месяцев он был мне отцом, да таким, что лучше и не представить. Мы поспорили, и я победил. Утром спустились к реке, сели в лодку, доплыли до последней пристани и оттуда по жаре поплелись к тюрьме.

«Бан Кван» оказалась мрачнее, чем я предполагал. Крепость со сторожевыми башнями, на которых расположились вооруженные пулеметами охранники. Территорию окружали двойные стены. За первыми воротами в нос ударила вонь клоаки, а за вторыми — духовного разложения: насилия, садизма и гниющих душ. Мы прошли в жилой сектор. Фриц был наголо обрит и невероятно худ. Он вышел к нам в поношенной тюремной рубашке и шортах. Тюремный кузнец заковал его лодыжки в металлические кольца, соединив их тяжелой цепью. Фриц поздоровался с нами с прежним, присущим Старому Свету обаянием, поблагодарив за то, что мы к нему пришли.

— Хочу извиниться за то, как вел себя в наш последний день в Мюнхене в аэропорту, — сказал он.

Мать, сохраняя непреклонно суровую мину, кратко отвечала на его вопросы. Свидание длилось недолго — меньше десяти минут.

По дороге домой из тюрьмы мать признала, что я правильно поступил, что настоял на свидании с Фрицем. Она решила, что Будда отомстил за нее, отправив Фрица за решетку и унизив в ее глазах. А когда я чихнул от невыносимой вони, спросила:

— Was ist los? Bist Du erkaeltert?

* * *

Фраза прозвучала в моей голове, потому что мать и сейчас повторила ее, наклонившись надо мной и улыбнувшись. Я схватил ее за руку, словно ненасытный любовник, но от слабости почти не мог говорить.

Отойдя от дел, она немного раздалась, грудь стала полнее, плечи шире, теперь ей было пятьдесят, но она не потеряла своего.

И старалась не терять. На ней было малиновое платье, открывающее смуглые плечи и часть ложбинки между грудями, фирменные черные с малиновым кожаные туфли на довольно высоком каблуке, на шее золотой Будда на толстой цепочке, на запястье массивный золотой браслет, в ушах каплевидные золотые серьги. В руке черная с малиновым сумочка, подделка под Гуччи. Глаза довольно сильно накрашены, а аромат духов тот самый, который я запомнил с Парижа, потому что после поездки во Францию она вдвое чаще жаловалась, как трудно обходиться без денег. В волосах — ни следа седины, заплетенная сбоку коса не подколота, а свободно перекинута через плечо, отчего мать похожа на дорогую проститутку. Она села рядом с кроватью и закурила красное «Мальборо».

— Хочешь затянуться?

Я покачал головой.

— Плохо тебе, дорогой? Я бросилась сюда, как только полковник рассказал, что случилось. Что ты делал в том доме так поздно ночью? — Мать поежилась и накрыла ладонью мою руку, лежащую на простыне. — Хирург говорит, что ты поправишься. Он очень хороший человек. Самый длинный порез в Крунгтепе, но неглубокий — вот что он мне сказал. — Она с любовью посмотрела на меня, словно я был мальчишкой и, расшалившись, свалился с лестницы. — Чем тебе помочь? Ты что-нибудь хочешь?

Я посмотрел ей в глаза:

— Мама, меня напичкали лекарствами, я постоянно вижу сны, и у меня галлюцинации. Я хочу знать, кто был моим отцом.

Я задавал этот вопрос ровно девять раз — этот был десятым. И помнил предыдущие попытки так же четко, как запомню и эту, последнюю. Чтобы задать такой вопрос, требовались душевное мужество и определенный настрой. Нынешнее состояние после едва не удавшейся попытки разделаться со мной вполне подходило. Мать похлопала меня по руке.

— Слушай, как только тебя выпишут, давай проведем несколько дней у меня дома в Печабуне. Попьем пива, я приглашу знакомых, поиграем в хи-ло. Если хочешь, достану тебе немного ганжи. Понимаю, насколько на тебя подействовала смерть Пичая.

— Мама…

Новое похлопывание по руке.

— Мне надо собраться с силами. Это в самом деле так, дорогой.

Я вздохнул, удовлетворившись ее сочувственной улыбкой. По крайней мере мать приехала в больницу и собиралась на целую неделю остаться со мной в Бангкоке. Нонг закурила новую сигарету и рассказала мне о похоронах Пичая, которые прошли именно так, как я предполагал: вызывали полицию, чтобы разнять двух дерущихся торговцев яа-баа. Затем она ушла, я уснул, а когда проснулся, в палате находилась агент ФБР и пыталась открыть окно, чтобы вышел сигаретный дым.

— Пожалуйста, не надо, — попросил я. — Мне нравится аромат «Мальборо».

— Вы всегда говорите с матерью по-немецки? — спросила она.

— Нет, только иногда. Если хочется.

— Тайцы изучают немецкий?

— Мы с матерью учились этому языку у одного из наших знакомых, — улыбнулся я.

* * *

«Я хочу знать, кто был моим отцом».

Я до этих пор чуть ли не ежедневно задавался этим вопросом, хотя теперь мои навязчивые идеи прятались где-то в глубинах сознания. Я все еще приглядываюсь к белым американцам, которые, как мне кажется, подходят на роль моего отца, но больше не страдаю юношеским фанатизмом. На тринадцатом году своей жизни я ободрал в нашей хибаре угол и месяц за месяцем заставлял мать наблюдать, как я переживаю: оклеивал стены старыми вырезками о вьетнамской войне. Неделю мне казалось, что мой отец с храбростью Супермена сражался в тоннелях Ку-Чи. Затем два месяца считал его летчиком, которого держали в плену в ханойском отеле «Хилтон», но потом узнал, что пилотов освободили уже после того, как я родился. Где он был во время новогоднего наступления? Не среди ли тех разочаровавшихся солдат, которые курили ганжу через стволы своих винтовок? Только в шестнадцать лет я понял, что, несмотря на отчаянные усилия моего неизвестного отца, Америка все же проиграла войну во Вьетнаме. Но к тому времени мой ум был в смятении. Отец, бесспорно, храбрый воин, но он был белым из далекой страны, которому дали приказ убивать таких же, как мать, ее отец и братья, смуглолицых людей (лишь через несколько лет я понял, что вьетнамская война была не расовой, а религиозной). И как быть с творимыми ими зверствами? Моя единственная поездка за рубеж без матери состоялась во Вьетнам. Целую неделю я искал отца в Ку-Чи, Дананге и в Музее военной истории в Хошимине. Мать видела мои муки. Иногда ее губы начинали подрагивать, словно готовились произнести его имя, но она так и не решилась это сделать. Что за страшную тайну хранила Нонг? Неужели отец служил в спецназе и был одним из палачей?

Глава 22

У агента ФБР была отличная фигура, белокурые волосы, кожа — кровь с молоком, и от нее приятно пахло хорошим мылом. Никаких вам парижских духов. Она сообщила мне свое имя — Кимберли Джонс. Я решил, что ей около двадцати восьми лет и она неуверенный в себе человек. Немного сухопарая. Скорее всего из-за усиленной физподготовки.