Читать книгу "Раскрутка - Андрей Троицкий"

– Ищешь кого? – окликнул мужик.

– Точно. Угадал.

Приблизившись, Радченко поставил на землю портфель и, вглядевшись в физиономию собеседника, решил, что перед ним сменщик покойного Олега Петрушина, некогда работавшего в «Речных далях» кочегаром. Кажется, малого зовут Николай Гречко. Радченко представился коммерсантом, сказал, что нагрянул из Москвы без звонка или письма, хотел сделать сюрприз бывшему армейскому сослуживцу Олегу Петрушину. Оставил вещи на вокзале, а сам рванул прямо по адресу дружбана, да только его там не застал. Люди, вселившиеся в дом, оказались не слишком разговорчивыми. Сказали только, что с бывшим хозяином случилось несчастье, трагически погиб – и на этом весь сказ.

Тогда он направил стопы к «Речным далям», где друг бросал в печку уголек. Может, здесь удастся узнать, что случилось с Олегом и где он похоронен. Мужик ерзал на деревянном чурбане, как на горячей сковородке. Неприветливо щурился, глядя на московского гостя, слушал рассказ, сплевывал под ноги вязкую слюну. И растирал плевки подметками стоптанных башмаков. Сразу и не понять, лапшу вешает этот московский хрен или правду говорит. Если Петрушин звал тебя в гости, почему ты нарисовался только сейчас, через несколько месяцев после его смерти. Не позвонил, не написал. Странно это…

Закаленное у топки сердце Гречко немного смягчилось, когда гость вытащил несколько армейских фотографий, позаимствованных у Дунаевой. На карточках, обработанных на компьютере, присутствовала и физиономия Радченко. Совсем молодой, но узнать можно. Гречко вернул фотки и увидел горлышко коньячной бутылки, которое далеко высовывалось из портфеля. На темной пробке хорошо читались золотые буковки: «Московский коньячный завод», емкость 0,7 литра. Истопник облизал пересохшие губы.

– Может, за помин души? – предложил Гречко, мучимый похмельной жаждой. – Ну, как полагается.

* * *

Через полчаса лед недоверия был окончательно растоплен, а залетный московский хрен сделался добрым приятелем истопника. Обосновались прямо в котельной, тут не слишком светло и уютно, воняет соляркой и угольной пылью, зато никто над душой не стоит и прохладно, поскольку до отопительного сезона еще далеко.

Влив в себя рюмаху, Гречко сказал, что нет веры слухам, будто Петрушин убивал женщин и оставлял в кармане своих жертв платочки с красными крестиками. Тут в «Речных далях» полно скучающих курортниц, если бы он захотел бабу, добром ее бы взял. Он из себя мужик видный, даром что истопник. Гречко пересказал подробности гибели друга, кровавые и страшные, которые знал со слов других людей. Немного добавил от себя, сгустив краски и без того мрачной картины. Сам он в то время ездил к сестре в Ставрополь, поэтому своими глазами ничего не видел. Говорили, что обезображенный труп доставили в судебный морг, а через день кремировали и похоронили прах за счет местного бюджета, так как ни близких людей, ни товарищей у покойного не сыскалось. Была одна женщина, так легкое увлечение, но с той подругой Олег разругался за пару месяцев до гибели. Но баба недолго горевала.

– Что за женщина? – насторожился Радченко. – Адреса ее не знаешь? Наверняка большая любовь была, а?

– Какая там любовь? Погуляли и разбежались. Адрес ее вон там, – он показал пальцем в темный угол, – на стене написан. – Как только эта Валька Узюмова с Олегом поближе познакомилась, сама сюда якобы ненароком забрела и адрес записала. Ну, чтобы из памяти не вылетел, всегда был перед глазами.

На ровно отштукатуренной стене Радченко прочитал надпись, сделанную углем: Самокатный тупик, дом 5, Валя. И сердечко, пронзенное то ли палкой, то ли стрелкой.

– Олежка вообще-то тихий мужик был, – говорил Гречко, впиваясь взглядом в бутылку, словно просчитывал, сколько коньяка выпито и сколько еще осталось. Отводил взгляд в сторону, снова смотрел на бутылку и принимался за вычисления. – Бывало, сядет вон там, – он показал на топчан, стоявший у тусклого оконца, – что-то рисует или пишет в своей тетрадке.

– Какая еще тетрадка? – Радченко, наполнявший рюмки, расплескал коньяк.

– Ну, такая толстая, в зеленом переплете. Вроде как ежедневник. Он и писал там и рисовал. А вот куда она делась – без понятия. Менты сюда приходили, поговорили с заместителем директора по хозяйственной части и смотались. Обыска в котельной не делали. Со мной не лялякали и тетрадок не искали. Так что если та тетрадь где и лежит, то не у ментов. Это уж точно.

– Хотелось бы о дружбане какую память оставить. Хотя бы ту тетрадку.

Гречко, не дожидаясь Радченко, прикончил рюмку, долго пускал табачный дым и скреб ногтями затылок.

– Может, и смогу помочь, – сказал он. – Ну, раз такое дело. У нас тут работы летом, сам видишь, почти нет. Только зимой запарка случается.

Гречко опрокинул еще стопарь и рассказал, что Олег года полтора назад сколотил хибарку на лиманах неподалеку от Азовского моря. Далеко отсюда, у черта на рогах. Крошечная комнатка и еще что-то вроде открытой веранды. Место уединенное, неделями человека не увидишь. Он там пропадал по нескольку дней. В прошлом году весь отпуск в «студии» проторчал. Рисовал, писал что-то. Говорил, что там ему работается хорошо. Если где остались его рисунки или еще что, – наверняка там. Как раз перед тем, как Олега стали в милицию тягать и дело об убийствах шить, он побывал в своем лежбище. И больше ту тетрадку с записями и рисунками Гречко не видел.

– Лиманы? Это где?

– Ой, блин, словами не скажешь. Я был там только один раз. Мой кореш как раз купил попиленный «Москвич» и прицеп. И меня позвал за компанию. Веселая была поездка. Сначала на машине, а потом по болотам пешим ходом. Нажрался, помню, в лоскуты. Потом отлеживался три дня. По моей натуре там только в пьяном виде находиться можно. У трезвого крыша натурально съедет. Жара, ветра никакого, потому что камыш высокий. Полно всяких насекомых.

– У меня как раз карта с собой, купил на вокзале.

Радченко достал из безразмерного портфеля карту, расстелил ее на столе, сунул в руку Гречко карандаш. Рисунок получился замысловатый. Из Краснодара надо двигать в Славянск-на-Кубани, это километров семьдесят. Проезжаешь город и чешешь дальше по хорошей дороге еще километров двадцать. Надо не прозевать поворот на грунтовку. Едешь дорогой, а вокруг только рисовые поля и никаких населенных пунктов. Там, где начинается Войсковой лиман, есть тропинка через болота в сторону лимана Горький. Той тропинкой, по которой, может быть, люди месяцами не хаживали, надо еще километров семь-восемь протопать. По узкому перешейку между озерами и болотами. Гречко вывел на карте кружок.

– Вот тут он хибару и поставил… – Он бросил карандаш, хватил стопку и забыл закусить соленой рыбой. – Чужой человек всю жизнь будет искать – не найдет. А сам утопнет в тех болотах. Места там гиблые, непроходимые. Были времена, столько народа пропадало бесследно – счета нет. Все – приезжие. Приключений на свою задницу искали. А ему, чудиле, нравилось. Он называл это дерьмо одним словом. Как его… Уединение – вот как. Я сам родом из тех мест. Станица Гривенская, слышал? Ну, куда ж вам в Москве знать такие вещи. Так меня в эти лиманы трактором не затянешь.