Читать книгу "Мизерере - Жан-Кристоф Гранже"

Тот улыбнулся еще шире, и Касдана поразило, сколько в этой улыбке того, о чем он и не догадывался: юности, пылкости, жизнерадостности.

Русский закурил и направил сигарету на Касдана:

— Я вам нужен.

— Чтобы допрашивать ребятишек?

— Не только. Чтобы сорвать банк в этой игре.

Касдан расхохотался:

— Не строй из себя крутого, дай мне наводку.

Молодой полицейский глубоко затянулся и бросил на старого вояку взгляд. Под усилившимся дождем его глаза блестели хрустальным блеском. На ресницах сверкали дождевые капли. Касдан понял. Ломка, апатия, уязвимость соскочившего наркомана — все это лишь для отвода глаз.

Развалина обернулась гением. Солдат, способный стать командиром.

— Отпечаток кроссовки.

— И что?

— Его оставил не свидетель.

— Нет?

— Это след убийцы.

Светлые глаза погрузились в зрачки Касдана.

— Убийца — мальчишка, Касдан.

— Мальчишка? — тупо повторил за ним армянин.

— Вот моя версия: Гетц был педофилом. Один из певчих свел с ним счеты. Конец истории, Касдан. Месть изнасилованного ребенка. Детский заговор.

16

Всю обратную дорогу одна фраза не шла у Касдана из головы. Знаменитая реплика Ремю из фильма Анри Декуэна «Неизвестные в доме». В роли адвоката-пьяницы он бросает суду: «Дети никогда не виновны!» Касдан повторил эти слова вслух, подражая южному акценту актера: «Дети никогда не выно-о-овны…»

И тут же ему вспомнились слова молодого полицейского: «Убийца — мальчишка». Нелепо. Чудовищно. Бред. За сорок лет службы Касдан ни разу не сталкивался с убийством, совершенным ребенком, — разве что очень редко читал о таком в газете, в разделе происшествий. И вот пожалуйста. Проехал пятьдесят километров, потратил три часа времени, чтобы услышать такую чушь.

О Волокине у него уже сложилось определенное мнение. Молодой русский — чокнутый. Накрученный, переживший детскую травму, не удивительно, что ему повсюду мерещатся стервятники-педофилы. Они пожали друг другу руку, обменялись номерами мобильных, но Касдан дал понять, что этим стоит ограничиться. Пусть отдыхает в своей клинике и больше не встревает в его расследование.

Он посмотрел на часы. 21.00. Меньше чем через полчаса он будет дома. Сварит себе горячего кофе и возьмется за книги. Похоже, политический след самый правдоподобный. К утру он будет знатоком политической истории Чили.

Он подъезжал к кольцевому бульвару, когда зазвонил мобильник.

— Это Мендес.

— Есть новости?

— И да и нет. Как я и думал, результаты анализа на токсины отрицательные. Зато есть кое-что другое. — Патологоанатом прокашлялся и продолжал: — Кое-что непонятное. Я завершил исследование шрамов — в частности, на члене. Изучил их под микроскопом.

— И что?

— Они появились не в семидесятых годах. Куда там. В некоторых даже содержится гемосидерин. Следы железа, проще говоря, крови. А это значит, что рубцы едва образовались.

— Неужели его пытали в этом году?

— Да нет, не пытали. По-моему, тут все куда гаже…

— То есть?

— Он сам себя изувечил. Такие раны характерны для некоторых видов извращений. Ты перевязываешь себе член, чтобы повысить чувствительность…

Армянин хранил молчание. Мендес продолжал:

— Знал бы ты, с чем приходится сталкиваться… Да вот на прошлой неделе я получил фрагмент фаллоса. По почте. Кусочек члена, клянусь. И на этом кусочке…

— Ты считаешь Гетца извращенцем?

— Садомазохистом. Хотя я не уверен на все сто. Но мне нетрудно себе представить, как он кромсает свой пенис…

Касдан подумал о Насере — молодом педике. Участвовал он в этих грязных забавах? Тут он вспомнил об их эротических играх на водопроводной станции. Наметился новый след. Причудливый мир извращенцев. И версия о неизвестном сексуальном партнере, садисте и убийце.

— Больше ничего?

— Еще с протезом не все ясно.

— Какой протез?

— Я тебе вчера говорил, что Гетц перенес операцию.

— О'кей. Вспомнил.

— По номеру протеза я хотел выяснить, где он изготовлен и кем была сделана операция.

— Не вышло?

— Нет. Хотя происхождение мне известно — протез изготовлен крупной французской лабораторией, но не удалось установить, какая клиника его приобрела. Никаких следов.

— Как ты это объяснишь?

— Получается, что его вывезли за границу. Но тогда остался бы след на таможне. А его нет. Протез покинул Францию, но никакой иной границы не пересекал. Совершенно непонятно.

Касдан терялся в догадках. Может, это просто бюрократическая ошибка? Пока его больше занимало другое открытие: возможная склонность чилийца к садомазохизму.

Касдан поблагодарил Мендеса за очередной факт, который узнал на несколько часов раньше Верну, и отключился. Свернул с кольцевого бульвара на улицу Шапель, наслаждаясь отсутствием пробок. Вообще-то эта дорога вечно забита. А еще ему нравился ночной Париж под дождем: блестящий и умытый. Сорок лет ему приходилось ездить ночью по городу, и до сих пор не надоело.

Снова зазвонил телефон.

Касдан ответил, выруливая на улицу Мак-Дормуа.

— Месье Касдан?

— Это я, — сказал он, не узнавая голос.

— Я отец Станислас. Священник прихода Нотр-Дам-дю-Розер в Четырнадцатом округе.

Один из тех, кого он не застал, объезжая сегодня храмы.

— Я узнал о смерти Вильгельма Гетца. Чудовищно. Невероятно.

— Кто вам сообщил?

— Отец Саркис. Оставил сообщение. Мы хорошо знакомы. Вы — тот инспектор, которому поручено следствие?

«Инспектор». Сколько еще веков будут использовать это слово, полностью вышедшее из употребления? Но не ему привередничать.

— Да-да, — подтвердил Касдан.

— Чем я могу вам помочь?

— Я хочу больше узнать о Гетце. Понять, что он был за человек.

Святой отец набросал привычный портрет. Образцовый иммигрант, безгранично преданный музыке. Из духа противоречия Касдан задал провокационный вопрос:

— А о том, что он гомосексуалист, вы знали?

— Догадывался.

— И вас это не смущало?

— С какой стати? Похоже, у вас не слишком… широкие взгляды, инспектор.

— Как по-вашему, Гетц жил двойной жизнью?

— Вы имеет в виду его гомосексуализм?

— Или что-нибудь еще. Извращенные вкусы, сексуальные отклонения…