Читать книгу "Одесский фокстрот - Татьяна Соломатина"

От второго храма (мечеть – это же тоже храм?) – на подходах к Ришельевской угол Большая Арнаутская, никуда не скрыться. Потому что именно там он и расположен. Воткнута мечеть прямо в центр русского города Одессы где-то в начале девяностых двадцатого, когда обострилась очередная украинская независимость и в русском городе Одессе отлёживались чеченские боевики, поощряемые и благословляемые товарищем-господином-барином евреем Гурвицем. Мечеть политкорректно именуется «Центром арабской культуры», и рядом с ней гордо реет правильный плакат про толерантность и добро-вечное. А что там на самой мечети вязью в камне выбито – бог его знает. То есть – Аллах. Или Магомет. Наверное. Впрочем, может, и Иисус с Яхве знают, наверняка у них с арабскими языками куда лучше, чем у меня. Художника Юлю Стоцкую, с которой мы в минувшем феврале были в украинском городе Одессе, в центр арабской культуры не пустили. Как не пустили её и в храм Спасо-Бородинского монастыря позапрошлой осенью. Ну, тогда хотя бы объяснили, мол, в брюках. Хотя я не понимаю, почему в церковь нельзя зайти в брюках? Не с голой же жопой! А если и с голой? Что, нельзя с богом пообщаться без штанов? А если тебя на улице раздели, и ты в храм зашёл дух укрепить по этому поводу – всё, от ворот поворот, что ли? Бог, что, един и великодушен ровно до момента оголения задниц? А сам бог в чём? В брюках? В юбке? В тоге? Или – о боже! – обнажённый?!

Охранник, торчавший у центра арабской культуры в минувшем феврале, вообще ничего объяснять не стал. Нельзя – и баста! Вот и приобщайся после этого к арабской культуре. Оно бы и хотелось. Но как? Туда – в штанах нельзя. Сюда – просто нельзя. Куда бедному крестьянину податься?

Если уж меня снова взял в плотное кольцо космополитизм, пока я лавирую шахматными одесскими кварталами, вспомню ещё одну историю.

Блуждали мы как-то с моим другом Борькой Мещеряковым улицами Иерусалима. Шли себе, шли Старым Городом. И куда-то вышли. Где-то налево свернули, где-то направо – и привет. Как водится. Борька, он хоть и гражданин Израиля, но живёт не в Иерусалиме. И возможности экскурсии по Старому Городу и выпить с русскими товарищами всегда рад. Но в этом салате из конфессий – не всегда хорошо ориентируется. Ну а я – так вообще не местная.

И тут вдруг Борька, безупречно стрекочущий на иврите со скоростью бывших одесских старух, лопотавших на идиш, замолкает. И делает свирепое лицо. Оно у него и без того смуглое, с бородой и брюнетистое. Не знай я, что Борух чистопородный еврей, несмотря на фамилию Мещеряков, не будь я с ним знакома и дружна – наверняка приняла бы за араба. А там, в куда мы заблудились, опрометчиво игнорируя районирование Старого Города, только такие – на вид – и ходят.

– Ну и куда? – интересуюсь я у Борьки.

– Ты спроси у кого-нибудь, – тихо шепчет в ответ мой друг.

– Я?! – тоже перехожу на конспиративный шёпот. – Я ж только по-английски могу, а ты на иврите – это само по себе да, а здесь – так тем более!

– Тут иврит – не преимущество! – строго отвечает мне Борух.

В общем, не знаю, из-за каких таких художницу Юлию Стоцкую, обложечника и иллюстратора моей серии «Естественное убийство», в центр арабской культуры не пустили. Да и не важно. Хотя моя подруга, живущая аккурат рядом с этим самым центром, утверждает, что пускают всех желающих. Возможно, Стоцкая – не все. Или недостаточно желала. Потому что один из прототипов всё того же «Естественного убийства» – Леся Соколова – помнится, в церковь Спасо-Бородинского монастыря прорвалась, несмотря на штаны. В теологическую дискуссию с храмовой служительницей вступила – и та сдалась под натиском аргументов. Ну, на то Леська и топ-менеджер крутой фирмы. А Стоцкая – вольный художник. Что им, художникам, напрягаться до аргументов? Встал и ушёл.

А Танька моя – Татьяна Валерьевна – как раз на балконе по Большой Арнаутской курит. Значит, я как раз под мысли свои от Дегтярной досюда уже дошла.

– Поднимайся! – кричит. – Знаю я, что ты – топографическая идиотка! Во двор заходи – и налево сразу.

К давно оставленной шахматной партии надо подходить осторожно. Припомнить нюансы. Аккуратно приглядеться к запылённой временем комбинации фигур.

Нашли мы друг друга – снова – не так давно. На той самой нашей общей каминной полке, называемой Интернетом. Расстались-то сто лет как. И не на самой мажорной ноте. И не на минорной. На никакой. Расставаться на никакой ноте – особенно гадко, если честно. Нам с самого детства многое друг в друге не нравилось. И с самого же детства нас безумно друг к другу влекло. Дружба – она, как и любовь, предпочитает равных. Интеллектами. Талантами. Примерно, но равных. А тут ещё пару лет назад роман «Коммуна» вышел. Где Татьяна Валерьевна запрототиплена. Да чуть ли не под собственной родной фамилией. Практически как в «Повести о настоящем человеке» – одна единственная буква изменена.

Если бы я боялась потерь – я бы, разумеется, так не поступала. Если бы я думала, что дружба – это всерьёз, я бы тем более так не поступала. Но я не боюсь. И не думаю. Я верю. И верю я лишь в безупречность игры. Не будь я агностиком, я бы, пожалуй, сказала, что это моя единственная религия: вера в безупречность игры. Но я просто молча написала роман «Коммуна». Издательство молча его напечатало. Люди читали. Кто с удовольствием и интересом. Кто – без оных. Кто молча, а кто – высказываясь. За или против – не важно. Это тоже такая игра: высказать мнение. И интеллекта требует куда меньше шахмат. Требует лишь эмоций. Чем от шахмат и отличается. Может, поэтому высказывальщиков всегда пруд пруди, а достойных шахматистов – как-то раз-два и обчёлся?

Время шло. Роман «Коммуна» жил своей жизнью. И – тьфу-тьфу-тьфу! – многая ему лета. А один из основных прототипов никак себя не проявлял. Хотя читать она всегда любила. Не то чтобы я ждала какой-то реакции хоть от кого-то из друзей детства и юности. Напротив! Тут я чисто Хемингуэй – люди, знавшие тебя, не могут просто читать. Они выискивают. И обижаются. Или радуются. Но не могут отойти в сторону и посмотреть беспристрастно. Люди – они не шахматные фигурки. Если бы я хотела реакции от тех людей, кто волей-неволей стал прототипом, так я бы тех людей искала, рассылала им письма с просьбой уведомить о прочтении, рассылала бы им книги – и всё в таком роде, как принято на нашей всеобщей, сильно затоптанной каминной полке – в Интернете. Но я сидела и молчала, как мышь. Потому что чем меньше они знают – тем крепче ты спишь.

И тут возвращаюсь я минувшим апрелем из Израиля, пишу в своей уютной жежешечке длинный пост со множеством картинок, и в комментариях появляется моя… Татьяна Валерьевна. Дальше, как у людей и положено: слово за слово… Выясняется, что «Коммуну» она читала – кто-то из наших одноклассников порекомендовал. И теперь Татьяна Валерьевна даже и не знает – убивать меня или любить сильней прежнего. В любом случае надо было встретиться. И раз уж я в Одессе…

Татьяна Валерьевна преподаёт сценическую речь и театральное мастерство в одесской театральной же школе. «Да, ангелами нам не бывать, но хотя бы вернёмся домой!», как сказано в «Догме». В том смысле, что известной актрисой Татьяна Валерьевна так и не стала, но хотя бы занимается любимым делом. А может быть, и не «хотя бы». Скорее всего – именно своим делом.