Читать книгу "За первого встречного? - Натали де Рамон"

— Жако…

— Без посторонней помощи выбраться оттуда невозможно. Всего лишь раз в год в катакомбы спускаются монахи, чтобы помолиться у статуи святого Павла, причем спускаются по веревке!

— Жако, какие еще веревки и монахи! Похититель в соседнем номере! Он только ждет моего согласия на его условия!

— Сколько он хочет?

— Деньги его не интересуют. Он хочет мою душу, — Леон невольно усмехнулся, — как раз по твоей части.

— Лео, мы уже выезжаем, остальное расскажешь по дороге. И тебе вовсе не обязательно докладывать шантажисту о наших поисках.

Глава 39,в которой на Катрин падает подозрение

— Как ни чудовищно звучит, сэр, но пока что ваша супруга — единственная, на кого падает подозрение в исчезновении вашей дочери. Я не говорю об убийстве, нужно наличие трупа, простите, сэр, полицейский термин, — извинился сидевший за рулем сержант Клернон. — Сговор между вами подтвердить весьма сложно, как, к сожалению, и то, что Вонахью ставил вам некие условия. Магнитофонная запись разговора, письмо, свидетель… Этого же у нас нет. Тем не менее катакомбы Комино — очень подходящее место, чтобы на какое-то время спрятать заложников. Службы в церкви над криптой совершаются только двенадцать раз в год — по большим праздникам — и всего лишь однажды служат мессу в подземной капелле. В последний раз монахи спускались туда всего неделю назад, так что выбор тайника просто идеальный — без специальных приспособлений и карты никому не выбраться оттуда. А вот если мы их найдем, сэр, тогда уж вашему Вонахью не отвертеться. Гангстеризм, знаете ли, не приветствуется ни в одной стране.

— Вот видишь, Лео, — аббат Клернон обнял Леона, — все не так уж плохо. Карта у нас есть, веревка, фонари тоже, ключи мы возьмем у церковного сторожа. Десять к одному, что твои девочки там. И они обязательно живы. Кстати, около статуи апостола в стене есть потрясающий источник, «Плачущий глаз моря», как называли его в древности, или «Слеза умиления матери» — более позднее название.

— Слушай, Жако, а ведь сегодня во сне я видел мать Клео!

— Покойную Клодин?

— Да, причем впервые после ее смерти. Как же я забыл рассказать тебе об этом сразу!

— Ты, конечно, спросил ее о Клео? — Аббат улыбнулся. — Дескать, нет ли в царстве Аида нашей дочери? Что она ответила?

— Жако, я тоже всегда считал, что верить в сны — предрассудки, можно сказать, языческие, — застеснялся Леон. — Но я был в таком безумии, что даже поранил руку, сражаясь со стеклянным стаканом. Я принял его за луну, — шепнул он на ухо аббату, ему было очень неудобно сознаваться в этом перед полицейским.

— По-моему, битва закончилась успешно. Ты же победил, — ободрил Леона Жак. — Так что сказала тебе тень Клодин?

— Знаешь, она вела себя очень отстраненно, как будто ее вовсе не интересует наша дочь. Насколько я помню, она велела мне купить платье для Клео, почему-то сиреневого цвета. Удивительно, правда? Или я что-то путаю…

— Господа, может, мы перекусим где-нибудь? — через плечо предложил Ёзеф. — Я сегодня толком и не позавтракал.

— А мы успеем? — испугался Леон.

— Купить платье? — уточнил аббат.

Только бы теперь ничего не случилось с самим Леоном, подумал Жак Клернон, пока он немного успокоился, но ведь в катакомбах может никого и не оказаться, и где гарантия, что Леон сумеет это перенести?.. Какая же безобразная история! Действительно, почему такого симпатичного и талантливого человека беды преследуют одна за другой? В океан упал самолет, в котором летела его первая жена, сейчас он только-только обрел Катрин, и ее тоже отняло море, как и единственную дочку… Воистину, чтобы со спокойной душой иметь возможность отстаивать свое мировоззрение, нужно принять обет безбрачия! Тогда не придется выбирать между совестью и семьей. А сейчас какой выбор посоветовать? Как священник я не имею права толкать Леона на лжесвидетельство, но как друг… разве могу я допустить, чтобы с Катрин и с Клео что-то случилось? Нет, не только как друг, но и как духовное лицо, я не могу допустить, чтобы судьбы двух женщин были принесены в жертву амбициям зарвавшегося честолюбца!

— Обязательно купи ей обнову, — Жак улыбнулся Леону, — дочка будет рада.

— Ты считаешь, что можно верить снам?

— Я считаю, что юной девушке пойдет нежно-сиреневое, — аббат даже подмигнул, чтобы подбодрить Леона.

Что горе делает с человеком, думал Клернон, не убирая с губ ласковой улыбки. Всего лишь несколько дней назад, действительно, прошло чуть больше недели, когда в мой кабинет в Мон-Сен-Мишель вошел Леон со своей «королевой». Как сияли его глаза, как он радовался всему: и встрече, и гобелену, и фигуркам всадников! А сейчас он превратился в совершенно беспомощное и больное человеческое существо, готовое поверить сну, примете, чему угодно, лишь бы выдержать ужас кошмара бессилия перед судьбой.

— Ты купи ей и туфли, Лео, и что там еще полагается. — Ты же знаешь про одежду все, хотел сказать Клернон, но осекся, чтобы не напоминать другу о причине конфликта с Вонахью.

— Да, конечно, туфли, белье… У вас на Мальте роскошные кружева. — Леон вдруг немного оживился, и его бескровное лицо чуть заметно порозовело. — Я куплю ей для свадебного платья. Она ведь хотела выйти замуж за первого встречного.

Клернон похолодел: неужели Леон тронулся рассудком?

— Жако, наверное, это глупо, но что, если дать Богу обет, что я выдам Клео за первого встречного, если найду ее? — Глаза Леона лихорадочно блестели. — Как ты думаешь, Господь примет такой обет или надо предпринять что-то более серьезное: пешком сходить в Иерусалим или постричься в монахи?

— Лео, ты женат, пострижение отменяется. Пешая прогулка в Иерусалим — неплохо, но Господь никогда не требует от нас непосильного. Сюжет про Короля-Дроздоборода известен, но к обету он не имеет никакого отношения. Это дело житейское.

— Но что же мне делать, Жако? Я ведь понял, что не правильно относился к дочери и за это судьба отняла ее у меня. Так?

— Лео, прошу, не надо заново растравлять себя!

— Нет, но ведь это так!

— Так и не так.

— Нет, так! И ты прекрасно это знаешь, Жако. А я осознал только сегодня ночью.

Леон замолчал. Аббат тоже не произнес ни слова.

— Но ведь к Катрин я всегда относился хорошо. Ее-то за что у меня отняли?

— Почему ты все время спрашиваешь, почему их отняли у тебя? Почему ты на первое место ставишь свою боль оттого, что лишился их? Почему ты не думаешь о том, что сейчас чувствуют они?

Может, и зря я не сдержался, уже сожалел о сказанном Клернон, как бы бедолаге опять не стало хуже, вон, у него задрожали губы.

Леон отвернулся к окну.

— Я боюсь об этом думать, — совсем тихо проронил он.