Читать книгу "В бессердечном лесу - Джоанна Рут Мейер"

Одной ночью я приношу ей свежую клубнику с огорода.

– Это нужно есть, – объясняю я, отрывая плодоножку и закидывая клубнику в рот. В голову приходит запоздалая мысль: а прилично ли предлагать девушке, которая отчасти дерево, есть плод растения?

Но она повторяет за мной и медленно пережевывает.

– Очень сладко. – Серена улыбается и берет еще ягоду.

После этого я приношу ей клубнику каждую ночь.

А еще звездные карты и книги. Астролябию из обсерватории. Пару маминой обуви, найденную в глубине шкафа. Она даже не пытается ее примерить, просто передергивается и возвращает мне.

– Как же я почувствую землю? – требовательно спрашивает Серена, будто мне стоило об этом подумать, прежде чем преподносить ей нечто столь оскорбительное.

Но карты, книги и безделушки приводят ее в восторг. Она хочет научиться читать. Я учу ее алфавиту, оставляю газеты и парочку книг. Уже через неделю она может читать простые предложения; еще через неделю – сложные.

Каждый день до рассвета я пробираюсь домой и сплю несколько часов, прежде чем силком вытащить себя из постели, чтобы успеть на смену. График у меня изнурительный и неустойчивый, но я не могу отказаться от ночей с Сереной. Каждый раз я боюсь, что это последний – что Гвиден проделает брешь в сторожевых деревьях Серены и поглотит нас обоих. Или отец поймает меня, когда я буду перелезать через стену. Но я не могу, не хочу это прекращать.

Прошло почти три недели с тех пор, как Серена вырастила вокруг холма ширму из деревьев, и я сыграл ей на маминой виолончели. Даже Майрвэн Гриффит больше не может меня отвлечь. Как правило, приходя на смену, она ежедневно заводит со мной вежливую беседу. Иногда ее темные волосы собраны в пучок, иногда свободно струятся волнами вокруг плеч. Она приходит в свой выходной и предлагает поужинать с ней в постоялом дворе. Раньше я бы с радостью ухватился за такую возможность и пожалел бы, что сам не набрался храбрости пригласить ее. Но теперь я, почти не задумываясь, даю вежливый отказ и возвращаюсь домой.

Потому что там меня ждет Серена.

Я почти решил, что так будет всегда, что остаток жизни каждую ночь я буду проводить среди деревьев и звезд.

Сегодня я достаю фонограф, который специально спрятал в сарае перед приходом отца. Осторожно поднимаю его над стеной, несу по туннелю из веток на холм. К тому времени, как я опускаю его на траву, открываю футляр и снимаю крышку, у меня совсем сбилось дыхание. Капельки пота затекают в глаза и щекочут между лопаток. Серена, как всегда, с любопытством наблюдает за мной.

Я креплю рупор к фонографу и аккуратно надеваю полый восковой цилиндр на оправку – цилиндрическую составляющую фонографа, которая сделана из твердого металла. Затем кручу ручку сбоку, заводя устройство, и перемещаю иглу на восковой цилиндр. Из рупора начинает литься музыка.

Серена изумленно отшатывается, а я выпрямляюсь, довольный собой. Это частичная запись симфонии, которую мама привезла с собой из университета. В ночи раздаются ноты скрипок и виолончелей, вслед за ними – одинокий кларнет и ритмичные удары литавр.

Серена ошеломлена.

– Волшебство, – наконец шепчет она. – Вот это волшебство.

Я обвожу взглядом нашу ширму из деревьев и качаю головой.

– Нет. Всего лишь музыка и наука.

– Это прекрасно.

Я улыбаюсь, с трудом игнорируя нервный трепет в груди. Протягиваю ей руку.

– Лесная Серена, вы не откажете мне в танце?

Она наклоняет голову вбок.

– Не поняла.

– Я покажу.

Она берет меня за руку, ее кожа одновременно шершавая, гладкая и острая. Притягиваю ее к себе, нерешительно опуская вторую руку ей на талию. Под пальцами шепчутся листья – нежные, как лепестки роз, как рваная лента Авелы. А под ними – гладкая серебристая кожа. Я боюсь подавать голос.

– В такт музыке, видишь?

Играет вальс, его мелодичный ритм легко уловить: низкая сильная доля, две слабые доли повыше, и так снова и снова.

Серена инстинктивно подхватывает. Она двигается с той же легкостью, что ветер, вихрящийся вокруг нас, часть леса, часть вальса. Свободную руку она прижимает к моей груди, распрямив узловатые пальцы с крошечными листочками, прорастающими из костяшек.

– Твое сердце бьется в такт моему, – говорит она.

Я убираю руку с талии и провожу кончиками пальцев по ее сердцу. Чувствую пульс: быстрый, нестабильный.

Мы танцуем на вершине холма. Серена всматривается мне в глаза, а я гадаю, какие же вопросы пылают внутри ее, в глубине души, которой, как она утверждает, у нее нет. Я возвращаю руку в безопасную зону, на ее плечо, но мой взгляд ни на секунду не отрывается от ее лица.

Фонограф с царапаньем и скрипом возвещает, что дошел до конца цилиндра – он может играть всего четыре минуты. Мы еще секунду танцуем под музыку леса, травы, неба. Затем резко останавливаемся на полушаге. Расходимся. Я чувствую себя как-то странно – мелким, будто не самим собой. Интересно, она тоже это чувствует?

Я молча присаживаюсь у фонографа, перемещаю иглу в начало цилиндра и кручу ручку. Симфония с треском начинается заново и звучит просто прекрасно в эту летнюю ночь.

Я присоединяюсь к Серене, и на этот раз она сама протягивает мне руку, приглашая на танец.

Так повторяется снова и снова. Я запускаю симфонию пять раз, шесть, а затем она перестает иметь значение, нам больше не нужна музыка.

Мы танцуем до самого рассвета, и его розоватое сияние отражается на ее серебристом лице.

Глава двадцать шестая. Серена

Его сердце

бьется под моими пальцами.

Музыка сплетается в ночи,

как паучий шелк.

И я

хочу,

чтобы

это

никогда

не

заканчивалось.

Я живу ради этих ночей:

ради звезд на холме,

ради доброго сердца Оуэна.

И ненавижу дни:

когда звучит безобразная музыка моих сестер,

когда вокруг кровь, смерть и душа за душой

утекают к моей матери,

чтобы придать ей сил для войны с Пожирателем.

Но без этих дней

не было бы и ночей.

Светает.

Оуэн уходит.

Я гадаю,

сегодня ли тот день,

когда

я

потеряю