Читать книгу "Петербургские повести - Роман Сенчин"

– Сергей Олегович!.. – стук в дверь и запыхавшийся голос помрежа. – Сергей Олегович, можно?!

– Что? – он почти в бешенстве выглянул в коридор.

– Простите, но на вахте там… Там человек какой-то… он к вам прямо рвется…

– Какой еще человек?! – не сдержавшись, закричал Сергей Олегович. – Вы видите, я занят!.. Вы ему сказали? С одиннадцати до двух – репетиция…

– Да, конечно, – при каждом слове кивала помреж, – но он очень настаивает. Это, по-моему, – она понизила голос, – Алинин… ну… – И как-то особенно резко дернула головой.

– Что ж. – Сергей Олегович сразу успокоился, точнее – налился решимостью; обернулся к дочери: – Побудь здесь, пожалуйста. Я выясню. Хорошо, солнце? – И улыбнулся.

– Да. – Это «да» прозвучало так похоже на те «да» ее матери лет двадцать назад…

На пятачке возле служебного входа стояли трое. Вахтер, старик лет шестидесяти пяти, но здоровенный, не по-стариковски крепкий, работающий здесь еще со времен музыкальной школы; рядом с вахтером – пожарный, тоже крепкий, суровый мужичара, который чувствовал себя в театре хозяином и, случалось, качал права даже Сергею Олеговичу. Оба они перекрывали дорогу третьему – невысокому по сравнению с ними, почти богатырями, но грузноватому в драповом темно-сером пальто… В первый момент Сергей Олегович его не узнал, хотя и чувствовал, видел, что это он – отчим его дочери.

Они не встречались несколько месяцев, и за это время Борис Антонович очень, как-то слишком изменился: еще пополнел («По-бабьи», – определил Стрельников), порыхлел, волосы на макушке совсем поредели, лицо было измятое, зеленовато-желтое, как после запоя. На щеках и подбородке щетина – значит, вчера и сегодня не брился… «Конечно, на работу не надо, – с презрительным, брезгливым сочувствием подумал Сергей Олегович. – А ведь он меня года на три всего старше, бедолага».

Отчим увидел его, и лицо моментом разгладилось, помолодело… Стрельников подчеркнуто приветливо заулыбался:

– Здравствуйте, Борис Антоныч! Что случилось, чем обязан?.. – И протянул для пожатия руку.

– Не надо!.. Где Алина?

Сергей Олегович бессознательно, инстинктивно усмехнулся, услышав этот вопрос. И отчим ринулся вперед, даже как-то зарычал. Опытный вахтер остановил его ручищей-бревном.

– Где Алина?! Да пустите меня! – вскричал отчим, пытаясь отпихнуть ручищу.

– Успокойтесь. – Сергей Олегович был ошарашен таким напором; он стоял за спинами вахтера и пожарного и соображал, как быть дальше. – Да, Алина здесь, у нас репетиция спектакля… Что стряслось, объясните ради бога.

Борис Антонович смотрел на него и молчал. Казалось, не будь сейчас преграды из двух здоровюг, он бы бросился в драку… Стрельников никогда не видел его таким; наоборот, он удивлялся тихости и ровности этого человека, про себя, да и, бывало, в разговоре с бывшей женой, называл его снулым сазаном, но вот – прорвалось. Ожил. И сейчас Сергею Олеговичу захотелось не то чтобы поиздеваться, а еще потормошить его, посмотреть, что дальше. Может быть, действительно до драки дойдет или до человеческого разговора и примирения.

– Не желаете ли, – тоном хлебосольного хозяина заговорил он, – пройти в мой кабинет? – И мягко раздвинул стенку из пожарного и вахтера. – Кофе выпьем, обсудим вопросы. Правда, никогда не подозревал, что между нами какие-либо трения могут возникнуть…

– Где Алина?

– Алина? Алина – на репетиции, я же сказал. А что такое? Все отлично.

– Вы не смеете с ней!.. – Голос Бориса Антоновича сорвался на визг, он закашлялся, наверное, понял, что выглядит со стороны глупо, смешно, и от этого ударил Сергея Олеговича в грудь.

Без сомнений и размышлений Сергей Олегович ответил. Попал по лицу. Отчим Алины шатнулся, сделал назад шаг, другой и, потеряв равновесие, упал. Стрельников обернулся – дочери не было. Он подошел к Борису Антоновичу и помог ему подняться.

– Ничего, ничего, – приговаривал заботливо, почти по-женски, – ничего страшного… Все нормально…

– По… подонок.

– Да ну, ну бросьте. Вы же первый начали. Отряхните здесь…

– Зачем?.. Что вам от Али нужно? – голос отчима утратил жар, напоминал усталые всхлипы. – Что, других мало? Вон, все ведь лезут…

Поглаживая ушибленные костяшки на правой руке, Сергей Олегович пожал плечами:

– Я ей предложил роль, она согласилась. Может быть, у нее дар актрисы. Нужно попробовать…

– Оставьте ее в покое. Очень прошу… Оставьте… Дождались, когда вырастет, и… Позовите ее.

– Ну всё, всё. Успокоились. – Стрельников снова стал раздражаться. – Я ведь тоже могу спросить! Что вы-то ей можете предложить? Ваш книжный институт? А?.. Кем вы-то ее видите, уважаемый Борис Антоныч? Машинисткой, швеей на фабрике? Журналисткой? А?

– Я ее с трех лет… с трех лет… – как-то старчески жалобно запричитал отчим; Сергей Олегович похлопал его по плечу, уже не боясь удара, зная, что удара не будет.

– Не только вы, не только. И я тоже. И я тоже за нее в ответе… Идите-ка лучше домой, Борис Антоныч. Отдохните, посидите в кресле. – Сергей Олегович повел его к двери. – Поролоновое кресло живо еще?.. Очень удобное… И отдохните. Завтра ведь на работу. Вы там же всё, в типографии?.. Ну вот… Всё хорошо. – Они почти в обнимку вышли на улицу.

Через минуту Стрельников влетел обратно. Строго посмотрел на вахтера. Велел:

– Если еще появится – выставьте без церемоний. И так целый час на всякую чушь потратил. – Увидел прячущуюся в коридоре помрежа, гаркнул, как командир ординарцу: – Собирайте людей! За работу!

2006 г.

Общий день

Алена вспоминает обо мне раз в два-три года и просит провести с нею день. Ей, наверное, становится слишком хреново, и она набирает номер моего телефона. Мы учились в одном классе все десять лет, когда-то полудетски дружили, я носил ее сумку, пробовали целоваться, и туман этой близости не дает нам окончательно забыть друг о друге и теперь, когда у нас совсем разные жизни. Да нет, какие они разные… Цепь одинаково мертвых дней. И чтобы почувствовать, что время идет, мы встречаемся и один день проводим вместе.

Это любопытно, когда девушку видишь изредка – ты ее знаешь и помнишь с семи лет, – и постепенно она превращается в старуху. Нет, даже не постепенно, когда встречаешься с ней раз в два года, а скачками. Бах! – вот она еще чуть свежая, пытается следить за собой, нравиться, она бодрится; бах! – и вот ее словно пришибли; бах! – это никому не нужная развалина, одутловатая, обвисшая, с опаленными спичкой усишками. Еще через несколько подобных столкновений она действительно будет старухой.

Да, в восьмом классе я оказался для нее слишком юным, я не был готов удовлетворять появившиеся у нее потребности, и она меня оставила. Она стала дружить с парнем из десятого класса, а потом, после аборта, ее имели все, кто прикладывал маломальские усилия. Она что-то искала в каждом парне, но не находила, а может, и находила, но им было на это плевать. Одни уходили, появлялись другие. Я же ее никогда по-настоящему не хотел; когда мне исполнилось шестнадцать, у меня появились четырнадцатилетние, которые тоже что-то искали. А с Аленой мы общаемся теперь как два старых школьных товарища; спокойно, с грустинкой. Нам вообще-то не очень-то много лет, но кажется, что слишком много, – слишком долго и однообразно все это тянется.