Читать книгу "Вьюга юности - Ксения Беленкова"

– Хочешь, я расскажу тебе про девушку, которую рисую? – спросил вдруг Павел Львович, будто читая ее мысли. – Эта девушка повзрослела снаружи быстрее, чем внутри. Я вижу взрослое лицо, но в глазах живет детство. А еще эту девушку что-то тревожит. И я все думаю, а вдруг ей нужна поддержка или совет?..

И тут внутри у Саши будто бы что-то треснуло. Как почка надрывается по весне, выпуская листок, так и Сашина тайна стремилась вырваться наружу. В носу закололо, горло перехватило. Она всеми силами вцепилась в брошенный ей спасательный круг и шепнула:

– Я не знаю, что делать. – Скрывать правду больше не было сил. – Где-то здесь, в Истре, живет мой старший брат! А я понятия не имею, кто он!

Павел Львович застыл у мольберта. В доме стало так тихо, что от этой тишины закладывало уши. И будто бы где-то у окна проснулась и зажужжала муха.

– С чего ты взяла?

И тут слова полились из Саши бурным потоком, как волна, что спешила умыть берег, каким бы каменистым он ни оказался.

– Я случайно услышала разговор мамы и папы. Они-то думали, что я еще в школе, и откровенно беседовали, вовсе не заботясь сбавить тон. Мама говорила что-то про своего сына и про то, что только ей решать, когда рассказать ему правду. А папа отвечал, что на ее месте подумал бы сейчас об отце паренька. Тогда я поняла, что у мамы есть сын! Но мой папа явно не его отец, – Саша перевела дух, объяснить все толком никак не выходило. – А потом родители заговорили про Истру, и я узнала, что мой брат живет именно здесь! Мама явно хотела отложить решение проблемы и уладить все после поездки в Индию. Папа сказал, что мой брат уже взрослый и понимающий человек, и тянуть дольше незачем. Видимо, папа знал о мамином сыне всегда и спокойно говорил об этом. А потом он спросил, когда она собирается рассказать обо всем мне. Тогда мама ответила, что об этом ей и подумать страшно. Потом она начала плакать, и я под шумок сбежала из дома. С тех пор я ни с кем не говорила об этом – вы первый, кому все рассказала…

– Значит, у твоей мамы есть сын, и ты ищешь его?

Павел Львович, казалось, нервничает не меньше Саши. Пальцы его даже побелели от напряжения, сжимая кисть.

– Я приехала, чтобы найти его! – вспыхнула Саша. – Но пока совершенно не представляю, с чего начать?

– А может, стоило сразу поговорить с мамой напрямую? – Павел Львович придвинул табурет и сел рядом с Сашей.

– Она не скажет правду! Разве не понятно? Я попыталась, но ничего не вышло! Мама закрыла свою тайну на замок и спрятала от меня ключ. – Саша уткнулась носом в плечо художника. – С тех пор мне так тяжело, что, кажется, проще умереть, чем жить дальше с этой загадкой, ища в каждом истринском парне своего брата, и знать, что мама всю жизнь обманывала меня…

Сейчас, когда тайна выпрыгнула наружу, Саша вдруг почувствовала себя воздушным шаром – легким и пустым, – внутри лишь воздух. Будто бы этот секрет стал единственным, что удерживало ее в последние дни на земле, а сейчас, точно Мери Поппинс, она была готова лететь вслед за ветром. Только совсем не знала – куда этот ветер дует. Павел Львович словно почувствовал Сашину воздушность и обнял ее, удерживая возле себя. И снова, как в первый день их встречи, поцеловал сухими губами в макушку.

– Не торопи смерть, Кнопка, – иногда он называл ее тем же прозвищем, что и Миша. – Смерть, она как дождь. Подчиняется лишь законам природы и приходит только в свое время. Вот я уже слышу шум своего дождя…

Саше вдруг стало холодно в объятьях Павла Львовича, и почему-то она вспомнила про Затерянный колодец – будто заглянула ему в пасть. С чего это художник прицепился к ее словам о смерти – она же выкрикнула их не думая, сгоряча. Да и дождь зачем-то приплел. Мысли Павла Львовича будто витали где-то высоко, намного выше полета Сашиной фантазии.

– О чем вы? Дождя еще долго ждать, на улице январь.

Тогда Павел Львович засмеялся. Смех этот был сухой, как его губы, и гулкий, будто он выскакивал не из человека, а несся по длинному узкому каменному коридору.

– Знаешь, – отсмеявшись, сказал художник, – раньше мне казалось, что смерть начинается там, где кончается жизнь. Жить с таким ощущением легко и просто: пока есть я, нет смерти. Когда приходит смерть – нет меня. Но недавно я узнал, что смерть поселилась внутри и жует меня потихоньку. Смерть стала частью моей жизни, вывернув ее наизнанку. Ты помнишь легенду о Затерянном колодце?

Саша закивала головой – как не помнить. Но все еще боялась поверить в то, о чем так образно и непонятно пытался сказать художник.

– Так вот я чувствую, будто сижу на его дне и смотрю в дырку неба, что висит где-то высоко, недостижимо высоко, – Павел Львович вздохнул, поднялся на ноги слишком тяжело для своего иссушенного тела, потом подошел к мольберту, взял кисть и продолжил говорить. Тихо, еле слышно. – Я умираю, Кнопка. И на дне этого колодца мне все время кажется, будто я не успел сделать что-то важное в этой жизни, а что – не могу толком понять. Я жил, как хотел, и почти ни о чем не жалею. Мне дорога каждая совершенная ошибка. Я написал много картин. Я узнал много людей. Но сейчас, живя со смертью за пазухой, мне впервые стало страшно. Не думал, что окажусь так слаб. Ты открыла мне свою тайну, и я в ответ делюсь своей. Я не прошу сравнивать их, не хочу выглядеть стариком, читающим предсмертную мораль. Прошу лишь выслушать меня. Кто знает, может, это один из тех разговоров, что еще держит меня здесь…

Саша сидела, и в ее ушах колыхалось Аравийское море да шумели торговки индийского блошиного рынка, над которым жужжала сонная муха – откуда все это ворвалось сейчас в ее голову? Почему слова Павла Львовича вынуждены были нестись над прибоем и тонуть в звуках рыночной суеты? Этого Саша понять не могла, она просто сидела и пыталась расслышать его тихую речь. Павел Львович некоторое время передохнул, будто разговор сильно его вымотал, но потом продолжил:

– Не держи обиду на мать: надо думать, у нее были причины вести себя так и не иначе. Ты говоришь, у нее есть сын, которого она давно скрывает ото всех? Это многое объясняет…

– Что объясняет? – Саша так и подскочила над стулом, над морем, над голосами и шумом далекой Индии. – Вы что-то об этом знаете?

Павел Львович опять замолчал. Казалось, этот разговор вытянул из него последние жизненные силы.

– Мне надо отдохнуть и хорошенько подумать. – Он махнул рукой в сторону двери. – Иди пока домой. Портрет я сам допишу…

Саша попыталась было еще о чем-то спросить, а потом, не дождавшись ответов, предложить художнику свою помощь – теперь ей были понятны причины его утомленного, измученного вида. Но Павел Львович лишь отрицательно качал головой и указывал на дверь…

Саша вышла на улицу – словно в иной мир: такой знакомый и такой далекий, похожий на черно-белую фотографию, где даже сегодняшний день выглядит на сто лет старше. Дом Павла Львовича, как всегда, заваливался на забор. Окоченевшие яблони обступили двор. Старенький «Запорожец» одиноко стоял у сугроба, как брошенный пес. А по дороге носились дети, они играли в снежки, смеялись и не знали, что совсем рядом, в довоенном срубе, поселилась смерть. Они пробегали мимо нее, не боясь потревожить. Они лишь смеялись над ней: