Читать книгу "В ожидании Роберта Капы - Сусана Фортес"

– А тебя кто спрашивал? – бросил он. – Что ты лезешь не в свое дело? Я что, попрекаю тебя твоей девчонкой, которая дожидается тебя в уютном домике, варит клубничное варенье и бренчит на пианино? Но вот представь себе: некоторые женщины предпочитают делать репортажи, чтобы весь мир узнал о том, что происходит в этой стране, а если тебе это не нравится, утрись.

– Посмотрим, кто утрется, когда она схлопочет пулю на твоих глазах или тебя застрелят по ее вине. Тогда-то ты поймешь, что в некоторых обстоятельствах от женщин одни неприятности.

Герде стало немного не по себе, но вмешиваться не хотелось. Если кто-то застрял мозгами в прошлом веке, хоть и коммунист, его дело.

– Если меня подстрелят, я сам буду виноват, – ответил Капа очень серьезно, уставившись в глаза оппоненту. – И никто больше. Она рискует, как и я. Так что куда я – туда и она. И если тебя ее общество не устраивает, ты сам знаешь, где тут дверь. – Капа махнул рукой в сторону джутовой занавески на входе в подсобку.

Герда улыбнулась ему. За это она и любила невыносимого невоспитанного венгра. Пусть иногда его самолюбие и упрямство не знали границ, пусть он бесился из-за пустяков, но на него можно было положиться, а взрывной характер лишь добавлял ему отваги. Благородный, немного нахал и красивый до невозможности, подумала она, стараясь запомнить его таким, каким он был в этот миг – в расстегнутой рубахе, с угрюмой физиономией, кулаки в карманах, отчаянно матерящий немца и его немецкую мать.

– Пара сисек у милашки тянут, будто две упряжки, – заключил кто-то местный, не владеющий языками и пьяный в дым, однако уловивший смысл перепалки с первого слова.

Немец опустил глаза и одним глотком молча осушил стакан. Вот дадут тебе, идиоту, прикурить националисты, припомнишь тогда свои слова, должно быть, думал он, но ничего не сказал.

Однако припомнить свои слова, все до единого, пришлось именно немцу, в тот же день, двадцать пятого, в нескольких километрах от Тардьенты, когда он был ранен в ногу при попытке его батальона взорвать франкистский поезд с боеприпасами и молодая английская ополченка, Фелисия Браун, вынесла его с рельсов из-под огня. Она тащила его на плечах двадцать пять метров, рискуя жизнью под перекрестным вражеским огнем, уложила в безопасном месте, за насыпью, потом встала, обернулась, чтобы бежать обратно, к товарищам, и тут легионер-франкист автоматной очередью разворотил ей грудь. Тридцать два года. Художница. Женщина. Первая жертва среди британцев. Есть мужчины, которых нужно ткнуть носом, чтобы они признали свою ошибку. Но на некоторых и это не действует.

– Приберегли бы запал для более подходящего случая, – вмешался крестьянин-философ лет пятидесяти, наблюдавший за дискуссией издали, пожевывая дешевую сигару. – Мы здесь все на одной стороне баррикады.

Он прав, подумал Капа. Инцидент лишь подтвердил то, что он усвоил в первый приезд в Испанию. Когда общаешься с местными, правила этикета просты: мужчин угощай сигаретой, а к женщинам не приставай.

О чем могли поведать двум молодым фоторепортерам высохшие поля Испании, исполненные душного одиночества, особенно тогда, когда вглядываешься в них под неподвижным небом через видоискатель? Возможно, тогда Герда и Капа еще не осознавали, по какой земле ходят, но уже начинали в нее влюбляться, восхищаясь суровой простотой здешних людей, их грубым юмором, их крепко вросшими в каменистую почву поселками. Они хотели вписаться в этот пейзаж. Они все дальше и дальше уходили от своих истоков, как реки, несущие воды через множество стран. Хотели сбросить свое гражданство, как надоевшую одежду. Это был первый урок, который преподнесла Герде и Капе Испания. Солнце и оливы. Наций не существует. Есть только народы.

На закате они гуляли по площади, ходили мимо стен, с которых глядели пожелтевшие афиши прошлогодней корриды. Фотографировали ополченцев, слушающих выступление лидера астурийских горняков Мануэля Гросси с балкона муниципалитета. Садились, чтобы выпить вина из глиняного кувшина, который предлагал на пороге какого-то дома его хозяин. Часы на башне, изглоданной осколками снарядов, между тем били семь. Слышался далекий перезвон бубенцов на шеях коз, возвращающихся с пастбищ. Словно где-то в пустыне. Жара изгибала горизонт замысловатыми миражами. Расположившийся в палатках главный штаб ПОУМ казался лагерем бедуинов. Однажды вечером Герда и Капа услышали о гибели Федерико Гарсия Лорки в окрестностях Гранады. Таково было лицо другой Испании, той, что сжигала книги и кричала «Долой интеллигенцию!», «Да здравствует смерть!», той, что ненавидела живую мысль и расстреляла на рассвете лучшего своего поэта.

Во время этих прогулок Герда и Капа почти не разговаривали. Каждый должен был сам разобраться в своих чувствах к этой земле, населенной тощими собаками и старухами в черном, с лицами, изрезанными северным ветром, плетущими корзины из ивовых прутьев, сидя в тени смоковниц. Герда начинала понимать, что истинное лицо войны – возможно, не только море крови и тела с развороченными внутренностями, которые ей еще предстояло увидеть, – но и горькая мудрость в глазах этих пожилых женщин, одиночество пса, бредущего по гумну, припадая на заднюю простреленную лапу, ужас на дне свежеоструганного плотником ящика, завернутый в мешковину, будто килограмм риса. Герда училась смотреть на мир глазами фоторепортера и постепенно превращалась в гениального наблюдателя. Она осторожно приподняла край мешковины и увидела тельце младенца в белой кружевной сорочке – сегодня родители собирались его хоронить. Она ничего не сказала, просто ушла одна на край поселка, села на косогоре прямо на землю, уткнулась носом в колени и расплакалась. Слезы текли и текли на брюки, и она не могла остановиться, хотя сама толком не понимала, о чем плачет в полном одиночестве, глядя куда-то за край желтеющего поля. Только что она усвоила свой первый журналистский урок. Нет сюжета страшнее, чем трагедия простого человека. Это и стало фирменным знаком Герды. Мгновения, остановленные ее камерой в те дни, не были мгновениями боев, которых ожидали воинственные «Вю» и «Регар», однако эти кадры с чуть наклонной линией горизонта передавали ощущение одиночества и печали сильней, чем картины самой войны. Низкое небо, солдаты, шагающие по шоссе, клубы дыма у горизонта.

Поздним вечером они сели в центре лагеря у костра. На ужин был кролик с зеленым перцем и турецким горохом в соусе из красного вина. Жаркое удалось, но Герда не могла проглотить ни кусочка. Голова ее была занята другим. И когда на следующее утро Капа предложил отправиться в Мадрид, девушка почувствовала, будто кто-то острым ножом обрезал невидимые путы, мешавшие ей дышать.

– Едем, – сказала Герда.

XIV

Мадрид – Испании сердце — бьется все жарче и чаще. И с каждым днем все мощнее ток его крови кипящей.

Стихи Рафаэля Альберти радио Мадрида передавало чуть ли не ежечасно. Город пережил уже две бомбардировки, и, хотя войскам лоялистов до сих пор удавалось сдерживать продвижение фашистов по горной цепи Сьерра-де-Гвадаррама, в воздухе носились все более и более тревожные слухи о том, что франкисты готовят массированное наступление с юго-запада. Город готовился к худшему. На улице Сан-Бернардо напротив трамвайного депо Капа услышал, как ополченцы, возводящие баррикаду, выкрикивают девиз Петена перед битвой при Вердене «Ils ne passeront pas», но на этот раз по-испански: «NO PASARAN!» Они не пройдут! Войны порой оставляют после себя фразы, соединяющие народы. Так повелось со времен Трои. Любая война поворачивает время вспять. Вырезанные целиком поселки, изнасилованные и обритые наголо женщины, горящие дома. Ватерлоо, Верден, костры инквизиции, «Бедствия войны» и «Второе мая» Гойи…