Читать книгу "4321 - Пол Остер"

Поездки подземкой из Йорквилля в Манхаттане до Мидвуда в Бруклине, а затем обратно с понедельника по четверг были такими долгими, что Фергусону удавалось читать к занятиям почти все, сидя в поезде. Он не стал записываться в класс по викторианскому роману к тете Мильдред, поскольку считал, что его присутствие на занятиях может оказаться для нее непосильным бременем, но когда весной в колледж вернулся приглашенным лектором дядя Дон – раз в два года вести семестровый курс по искусству биографии, Фергусон к нему записался. В начале каждого занятия Дон с пулеметной скоростью читал плотную мини-лекцию, а затем начиналось общее обсуждение, – Фергусон считал его несколько неуклюжим, бессистемным преподавателем, но дядя Дон никогда не бывал скучен или напыщен, всегда принимал вызов думать на ходу, бывал и весел, и серьезен, как и во всех иных обстоятельствах где бы то ни было, а уж какой ассортимент книг он им задавал читать той весной – Плутарх, Светоний, Августин, Вазари, Монтень, Руссо и этот причудливый, плотски возбужденный дружок доктора Джонсона, Джемс Босвелл, который в дневниках своих признавался, что способен прерывать свою писанину на полуфразе, чтобы выйти на лондонские улицы и побарахтаться аж с тремя различными шлюхами за одну ночь, но самой завораживающей частью этих занятий для Фергусона наконец стало чтение Монтеня – впервые, и теперь, когда он ознакомился со своенравными, молниеносными фразами этого француза, он обрел нового учителя, который стал ему спутником в его собственных странствиях по Стране чернил.

Так вот оно и вышло, что плохое превратилось в хорошее. Нокаут от Гордона Девитта, который теоретически должен бы его расплющить, – но как раз когда Фергусон уже начал падать, на ринг выскочил десяток людей, и они подхватили его на руки, не успело его тело коснуться пола, тетя Мильдред – первая и, что самое важное, сильнейшая из ловцов тел, но еще и сообразительный дядя Дон, а потом, один за другим, и все остальные, кто собрался вокруг него, когда им рассказали об этом ударе, Селия, его мать и Дан, Ной, Джим и Ненси, Билли и Джоанна, Рон и Пег, а еще Говард, поговоривший с Нэглом наутро после того, как бывший научный консультант Фергусона вернулся в Принстон, и наконец сам Нэгл – тот написал Фергусону необычайно теплое письмо после того, как Говард сообщил ему тревожащие известия о стипендии, предлагая помочь всем, что будет в его силах, и предполагая, что, быть может, Сюзан сумеет ему что-нибудь спроворить в Ратгерсе, и сколько же всего это письмо значило для Фергусона: сам Нэгл протянул ему руку, как друг, и встал на его сторону, а не на сторону Девитта, и еще долгий телефонный разговор с Эми и Лютером в Монреале в сочетании с тем тревожным поворотом событий, что привел к расколу Говарда с Моной Велтри, злобная словесная перепалка о том, кто из них несет бо́льшую ответственность за то, что привел тогда компанию в «Бар и гриль Тома», всяк винил в этом другого, пока они оба не утратили самообладания, и большая их любовь увяла так же быстро, как с первым заморозком умирает хиленький цветок, а затем, всего через несколько дней после этого, Лютер резко положил всему конец с Эми, вытолкал ее за дверь и потребовал, чтобы возвращалась в Америку, и вот ошеломленная и скорбящая сводная сестра Фергусона уже рассказывает ему, что Лютер сделал это ради ее же собственного блага, и: Прошу тебя, Арчи, сказала она, мой дорогой, чокнутый братишка, не делай никаких глупостей, типа сбежать в Канаду, просто стой на своем, затаи дыхание и молись – и что-нибудь хорошее непременно подвернется, и так оно действительно и случилось из-за Мамаши Кураж Мильдред, и, несмотря на сумятицу, какую он пережил в те дни неуверенности, Фергусон ощущал, что его так глубоко любят люди, кого любил он сам, что получение стипендии Уолта Уитмена, как оказалось, для бодрости его духа сделало гораздо меньше, нежели ее утрата.

Мир ворочался. Все повсюду текло. В крови у него кипела война, Ньюарк стал мертвым городом на другом берегу реки, влюбленные горели синим пламенем, и теперь, когда Фергусону выдали его отсрочку, он вновь вернулся в книгу о докторе Нойсе и мертвых детках города Р. По два часа, начиная с шести каждое утро с понедельника по четверг, а затем столько, сколько получится, с пятницы до воскресенья, невзирая на все время растущий объем домашней работы, сквозь которую ему приходилось прилежно пробираться, чтобы отплатить свой долг Мильдред, которая разочаровалась бы в нем, если б он начал волынить и сбавил в успеваемости. Монтень; Лейбниц; Леопарди; и доктор Нойс. Мир распадался на части, и единственным способом не распасться на части вместе с ним было не отвлекать ум от работы – выкатываться из постели каждое утро и приступать к делу, а выйдет в тот день солнце или предпочтет не выходить – не важно.

Бесплатное образование было благодатью, но все равно перед Фергусоном стояло несколько денежных вопросов, и первые недели осеннего семестра Фергусон мучительно пытался выработать план, который не будет подразумевать финансовой помощи от матери и отчима. Стипендия покрывала не только обучение, но и его кров и стол, а потому он имел возможность трижды в день пять дней в неделю наедаться от пуза бесплатно, а пять дней могли стать и семью, если б он так упорно не проводил эти два дня в Нью-Йорке, но теперь, раз он в самом городе и только в нем, ему за все свои трапезы и продукты приходилось платить самому, а этого он больше позволить себе не мог – уж точно после того, как отслюнил пять тысяч долларов юристу из Браттльборо, и в банке у него осталось лишь немногим больше двух тысяч. Он прикидывал, что сумеет перебиваться где-то на четыре тысячи в год, что предоставит ему достаточно крошек, чтобы вести скромное существование церковной мыши, но две тысячи – не четыре, и у него все равно лишь половина того, что потребуется. Верный себе Дан предложил разницу покрывать за счет ежемесячного содержания, на что Фергусон с неохотой согласился, потому что в итоге у него не было другого выхода: он знал, что единственной альтернативой тут было устроиться куда-нибудь работать на неполный день (допустим, он такое место себе найдет), но тогда невозможно будет продолжать работу над книгой. Он сказал «да», потому что вынужден был сказать «да», но лишь из-за благодарности Дану за двести долларов в месяц быть довольным таким устройством дел Фергусон не был обязан.

В начале ноября подмога пришла, откуда не ждали, – источник ее можно было прямо или косвенно проследить до его собственного прошлого, но в то же время тот не имел к нему никакого отношения. За дачу ему тех денег, что ему требовались, ответственность несли другие люди, денег этих он не зарабатывал, но тем не менее отрабатывал их, не имея ни малейшего намерения зарабатывать деньги, поскольку так же, как писатель не способен знать, отлупят его или приголубят, он не мог знать и того, приведут к чему-нибудь те часы, что он просиживает за своим письменным столом, или не приведут. Всю дорогу Фергусон не делал по этому поводу никаких допущений, а потому и никогда не произносил слова писать и деньги в одной фразе, считая, что, работая, о деньгах грезят лишь продажные писаки с Граб-стрит, – считая, что деньги всегда откуда-нибудь возьмутся, чтобы поддержать его тягу заполнять белые прямоугольники сбегающими вниз рядами черных значков, одним за другим, но в несообразно незрелом возрасте двадцати лет Фергусон понял, что всегда не означает всегда, а просто почти все время, и в те редкие разы, когда мрачные ожидания того, что всегда, оказывались несостоятельны, единственным соответствующим откликом на такое было благодарить богов за их случайный жест благосклонности, а затем возвращаться к мрачным ожиданиям всегда, пусть даже от твоей первой встречи с принципом почти все время у тебя по-прежнему кости сотрясаются с силой святого благословения.