Читать книгу "Промельк Беллы. Романтическая хроника - Борис Мессерер"

Пришелец день, не стой на розовом холме! Не дай, чтобы заря твоим чертам грубила. Зачем ты снизошел к оврагам и ко мне? Я узнаю тебя. Ты родом из Урбино.

И еще: “Сиреневое блюдце” – февраль – март, “Сад-всадник”, “Смерть совы”, “Гребенников здесь жил…”, “Печали и шуточки: комната”, “Воздух августа: плавность услад и услуг”, “Я лишь объем, где обитает что-то”. Все они помечены февралем – мартом 1982 года.

Прошел год. Наступили весенние месяцы 1983-го. Мы снова в Тарусе. За “Звуком указующим” следует стихотворение“ Ночь на тридцатое марта”, продолжая тему “небесного диктанта”:

В ночь на тридцатый марта день я шла в пустых полях при ветреной погоде, свой дальний звук к себе звала душа, луну раздобывая в небосводе. Пошла назад, в ту сторону, в какой в кулисах тьмы событье созревало. Я занавес, повисший над Окой, в сокрытии луны подозревала.

И маленький меня окликнул звук — живого неба воля и взаимность. И прыгнула, как из веков разлук, луна из туч и на меня воззрилась.

Следующее стихотворение “Зачем он ходит? Я люблю одна…” помечено 1, 2 и 8-м днями апреля.

…Одною мной растрачена луна. Три дня назад она была большая.

Ее размер не мною был взращен. Мы свиделись. Она была огромна. Я неусыпным выпила зрачком Треть совершенно полного объема.

Я извела луну на пустяки. Беспечен ум, когда безумны ноги. Шесть километров вдоль одной строки. Бег-бред ночной по паршинской дороге…

“Луне от ревнивца” – 20–24 апреля:

Где шла твоя гульба в семнадцати ногах? Не вздумай отвечать, что в мирозданье где-то. Я тоже в нем. Но в нем мой драгоценен час: нет времени вникать в расплывчивость ответа.

Далее стихи, написанные в те же дни: “Пашка” – 23 апреля 1983-го, “Пачёвский мой” – 24–29 апреля, “Мне Звездкин говорил, что он в меня влюблен…” – 28–29 апреля, “Ночь на 30 апреля”…

Стихотворение “Суббота в Тарусе”, которое я цитирую в рассказе о наших тарусских впечатлениях, помечено апрелем 1983-го. Упомянутое мною стихотворение “Друг столб” датировано тем же периодом. “Как много у маленькой музыки этой” – 5–7 мая 1983-го.

Чтоб музыке было являться удобней, в чужом я себя заточила дому. Я так одинока средь мирных угодий, как будто не есмь, а мерещусь уму.

Черемухе быстротекущей внимая, особенно знаю, как жизнь непрочна. Но маленькой музыке этого мало: всех прочь прогнала, а сама не пришла.

И, наконец: “Цветений очередность” – стихотворение, давшее название всему циклу.

Я помню, как с небес день тридцать первый марта, весь розовый, сошел. Но, чтобы не соврать, добавлю: в нем была глубокая помарка — то мраком исходил Ладыжинский овраг.

Вдруг синий-синий цвет, как если бы поэта счастливые слова оврагу удались, явился и сказал, что медуница эта пришла в обгон не столь проворных медуниц.

Я долго на нее смотрела с обожаньем. Кто милому цветку хвалы не воздавал за то, что синий цвет им трижды обнажаем: он совершенно синь, но он лилов и ал.

Что медунице люб соблазн зари ненастной над Паршином, когда в нем завтра ждут дождя, заметил и словарь, назвав ее “неясной”: окрест, а не на нас глядит ее душа.

Конечно, прежде всех мать-мачеха явилась. И вот уже прострел, забрав себе права глагола своего, не промахнулся – вырос для цели забытья, ведь это – сон-трава.

А далее пошло: пролесники, пролески, и ветреницы хлад и поцелуйный яд — всех ветрениц земных за то, что так прелестны. отравленные ей, уста благословят.

Так провожала я цветений очередность, но знала: главный хмель покуда не почат. Два года я ждала ладыжинских черемух. Ужель опять вдохну их сумасходный чад?..

5–8 мая

За этим следует “Скончание черемухи I”:

Тринадцатый с тобой я встретила восход. В затылке тяжела твоих внушений залежь. Но что тебе во мне, влиятельный цветок, и не ошибся ль ты, что так меня терзаешь?

В твой задушевный яд – хлад зауми моей, влюбился и впился, и этому-то делу покорно предаюсь подряд тринадцать дней и мысль не укорю, что растеклась по древу.

Это написано 13–14 мая. За ним следует “Быть по сему: оставьте мне…” – 14 мая и“ Скончание черемухи II”. Следующее стихотворение “Отселева за тридевять земель” написано 18–19 мая.

Прошел год, – мы снова в Тарусе, здесь мы проведем зиму 1984-го. Стихотворение “29-й день февраля” оканчивается 4 марта. “Дорога на Паршино – дале к Тарусе” – 4–5 марта, “Шум тишины” – 6–7 марта:

Шум тишины стоял в открытом поле. На воздух – воздух шел, и тьма на тьму. Четыре сильных кругосветных воли Делили ночь по праву своему…

Можно бесконечно писать о поэзии Беллы. Я выбрал тот период, который мне ближе всего, – тарусский. Эти Беллины стихи родились на моих глазах, и я могу лишь скупо свидетельствовать, как тронуло меня их рождение – чистое и возвышенное. Когда Белла выступала с чтением стихов, то редко читала что-нибудь из тарусского цикла. Ей казалось, что для того, чтобы держать большой зал в напряжении, следует читать более драматичные вещи. Возможно, так оно и есть. Но эти строки, бесконечно переливающиеся одно в другое стихотворения, длящие весну, создают неповторимый непрерываемый поток, захлестывающий сердце нежностью.

Тарусское бытие

Каждую пятницу к вечеру я приезжал в Дом творчества увидеть Беллу. В эти дни, когда мы гуляли тропой, исхоженной Беллой, я смотрел на дорогу уже ее глазами. Мы разговаривали, обменивались новостями, а ноги сами приводили в ресторан “Якорь”, чтобы отметить нашу встречу. Такие же походы бывали, когда нас посещал кто-то из Москвы, потому что в Доме творчества для приема гостей у нас ничего не имелось.