Читать книгу "Проданная деревня - Борис Андреевич Можаев"

– столыпинские отруба хочешь возродить». – «Хочу», – говорю. «Видел я эти фермы, – кривился он. – Бывал я в Канаде. Ты думаешь, эти фермеры весело живут? Да они спины не разгибают. Каторжники!» – «Но хлеб-то мы у них покупаем». – «Еще бы… У них один человек обрабатывает гектаров шестьдесят, а то и всю сотню. А у нас? В ином колхозе по два, по три гектара на человека, да и те рабочие из города убирают». – «Так что же, наши лучше живут?» – «По крайней мере веселее».

Это уж точно, весело живем. Только от такого веселья и лошади дохнут. А нам все нипочем: до сих пор перестраиваемся… с боку на бок, как медведь в берлоге.

Пора и проснуться. Пора уж понять простую истину – все начинается с земли; только она может дать не сравнимую ни с чем – ни с нефтью, ни с золотом, ни с алмазами – самую скорую и самую прочную отдачу: богатство. Вон еще когда писал об этом Докучаев! – с гектаром чернозема ничто сравниться не может. Не бывает крепкой державы, земля которой не кормит свой народ. Чернозем, даже самый лучший в мире, нашенский, без мужика – мертвый капитал, земля пропащая. Мужик должен возродиться, если мы хотим жить в достатке и быть независимым государством. Мужик-кормилец. Не беспорточник, а работящий, преуспевающий – и работник, и предприниматель. Хозяин! А настоящий хозяин суть работник и предприниматель в одном лице. Его нынешнее имя – фермер. Фермы! Вот наша надежда. Фермы семейные или коллективные, не фаланстеры, подчиненные чиновникам, а только свободные фермы. Но чтобы создать свободные фермы, мы должны расчистить идеологические завалы.

К чему лукавить! Земельный вопрос был и есть главным запалом всех наших междоусобиц. Он же был и главной нашей духоподъемной силой. Он поднял наше крестьянство, а с ним и государство на большую высоту в столыпинские годы. Он же вызвал гражданскую войну и сбросил нас в пропасть. Он погубил белое движение, он же чуть не погубил и красных. Он оживил нас в годы нэпа, он же столкнул нас в кромешный ад коллективизации.

Он и теперь требует от нас неотложного решения – отдать землю тем, кто ее хочет и может обрабатывать. От этого зависит все: или мы подымемся на крыло, или дело может кончиться все тем же взрывом и хаосом.

Тошно читать в «руководящих» газетах сводки и донесения с полей всесоюзных фаланстеров: «…туго будет с кормами, их запасы прогнозируются на уровне 78 процентов к потребности». И одновременно видеть по телевидению, как эти самые корма (люцерновую солому) сжигают прямо на полях, калеча почву. Да разве подсчетом заготовки кормов должна заниматься газета? Разве наши парламентарии не чуют, что, оставляя землю в распоряжении фаланстеров, они обрекают страну на бедствия? Чуют еще как… Но интересы братьев по классу чиновников-захребетников для иных парламентариев выше судьбы страны и народа. Всем ясно как божий день – сохраняя фаланстеры, мы сохраним и многочисленную армию чиновников. Вот он гвоздь вопроса – классовый интерес превыше всего.

Именно этот самый классовый подход, основанный на круговой поруке, и породил еще в двадцатых годах трясучую лихоманку – кулакоманию, а затем вселенский геноцид при коллективизации. Этот самый чиновный классовый или даже кастовый подход искажал нашу историю, извращая смысл происходящих событий. Порою кажется, что мы не живем, а играем в какую-то детскую игру: «черное и белое не берите, да и нет не говорите». С одной стороны, приняли закон о земле, с другой – не трогай землю! По рукам получишь. И бьют. Сколько арендаторов, не успев утвердиться, разорилось? Землю выделяют согласно закона писаного, а технику, а горючее, а стройматериалы не дают по закону неписаному. На чем землю пахать? На бабе? – спрашивают арендаторы. Да и о какой аренде, о каком индивидуальном землепользовании можно говорить, когда всю технику, что движется по земле и способна работать на ней, – все это прикарманили бесчисленные ведомства и министерства? Для них арендатор – могильщик. Дай ему волю – так и совхозы с колхозами запросят эту же волю, т. е. рынок, а не разнарядку, спущенную сверху. А чем же тогда заниматься им, потомственным чиновникам? В колхоз идти? Землю пахать?! Нет уж, дудки. Рожденный руководить – работать не может. Им такое право дадено свыше…

Все прикрываются Лениным, но не уточняют: каким Лениным? Тем, который ввел террор, продразверстку, диктатуру в партии, то бишь демократический централизм, многократно умножил аппарат? Или тем, кто объявил нэп и кооперацию, кто отдал землю крестьянам, точнее вернул, кто в короткий срок возродил экономику, ввел конвертированную валюту, кто назвал бюрократию главной опасностью новой экономической политики, кто объявил войну этой бюрократии? Ленин – фигура трагическая, а мы из него делали сусальную икону. Ведь в двадцатые годы были и коммуны, и колхозы, и тозы – их насчитывалось более сорока тысяч, а обрабатывали они всего лишь 5–6 % пахотной земли. Остальная – вся была в руках крестьян. Не барышников, как мечтают теперь иные, а крестьян. Вот почему к 1925 году мы достигли в сельском хозяйстве уровня производства 1913 года и потом превысили его. Я не хочу гадать – что было бы со страной, проживи Ленин еще 10–15 лет? Но могу определенно сказать, что коллективизация 29–30-х годов была по сути государственным переворотом.

Странно как-то относимся мы к своей истории и к народу. Вроде бы до нас и не народ жил, а так… поголовье, беспамятные существа. Бесправный рабочий класс именуем купно – гегемоном (в насмешку, что ли?). Крестьян же, особенно крепких, вроде Хоря, окрестили кулаками. Доживи до наших дней Иван Никитин, великий русский поэт (по оценке Бунина) и владелец постоялого двора, тоже попал бы в разряд «кулаков» со всеми вытекающими из этого последствиями. Суть кулачества, как разновидности ростовщичества, наклонности к торгашеству, обману, обсчету, сутяжничеству, маклачеству и пр., извратили и перенесли на трудовых людей. Даже со словарем Даля (то есть с самой сутью русского языка) не считаются наши ярлычники. Ладно уж не считались в двадцатые, тридцатые годы. Но теперь-то!.. Некий доцент из Рязани Суслов публично заявил в областной газете: определение кулачества Далем устарело, это – «словоупотребление прошлого века» (так и написал: «словоупотребление»). О Суслове подробнее скажу чуть ниже. А пока вот вам еще одно определение кулачества, схожее с Далем. Помните, как Чичиков торгуется с Собакевичем из-за мертвых душ? Чичиков обзывает Собакевича за торгашество кулаком: «Экий кулак!» – сказал про себя Чичиков.

С установлением в семнадцатом году нового порядка в селах России был отменен