Читать книгу "Хмурь - Ирина Лазаренко"

– Псина, перестань. Я же не безучастная колода, которой ты вправляешь суставы. Может, я даже смогу как-то помочь, если узнаю, что во мне такого интересного, а?

Он поднимает взгляд, и мне становится неуютно перед его темными сверлящими глазами. Я старательно не отворачиваюсь, и только теперь рассматриваю его толком: кустистую щетину, вытянутое худое лицо, хищно прижатые к голове уши, стянутые в косицу светлые волосы, тонкие сильные руки и одежду, заляпанную грязью и кровью, которая болтается на крепком сухощавом теле, как на огородном пугале.

– Вы мало отличаетесь от людей. Только лучше переносите боль. Ваше единственное отличие от всех нас – оно здесь, – он морщит лоб и касается пальцем своего виска. – Странно, что при этом люди относятся к вам, как к существам совершенно иного вида.

Я наконец прикрываю глаза. Досадно.

– Что ты об этом знаешь, Псина.

Он долго молчит, и я уже начинаю думать, как вывести разговор туда, куда мне нужно, но тут он разражается целой речью, и голос его звучит отрывисто, зло:

– Вас зовут – и страшатся вашего прихода. Вы караете зло, но у каждого свое представление о нём. Бывает, виновным оказывается вовсе не тот, на кого можно было подумать, поэтому вам не верят. Бывает, до того, как хмурь окончит работу, виновный успевает убедить людей, что пришлого трепача нужно забить лопатой, и вам приходится спасаться бегством… Но все-таки вас зовут. Вас боятся до дрожи в коленках, потому что вы каждого видите так хорошо, как он сам себя не видит. Перед вами преклоняются. Вас ненавидят. У вас нет прошлого, есть только назначение. На Хмурой стороне вы не можете врать, изворачиваться, отказываться принимать решение. Вы становитесь инструментом, и нет для вас радости выше этой. Вы не свободны. Вы не умеете действовать по-другому. Это вколочено в вас годами обучения, а до этого у вас не было ничего. А даже если и было – это только отягощает.

Откуда тебе столько известно о хмурях, Псина? Вот что мне непонятно. Даже я не со всем из этого сталкивался, не обо всём задумывался. Многое не осмысливал для себя, не облекал в слова. В отточенные, звонкие, злые слова.

Почему Псине известно обо мне больше, чем мне самому? И что бы я делал с ответом, если бы получил его?

Трясу головой. Зачем я начал этот разговор?

– Ты много знаешь о хмурях, Псина. А хочешь узнать еще больше?

Птаха

– Эге-ге-ге-е-ей!

Оказывается, в замке земледержца на меня ужасно давили стены и люди. Только в дороге я поняла, что больше не пригибаю голову и не оглядываюсь.

Слишком много там народу, куда ни пойди – непременно кто-то оказывается позади тебя, идет или стоит рядом, и сбоку, и впереди. Это ужасно нервирует, если ты вырос в обители, где можно долго-долго с воплями носиться по галерейке туда-сюда и никого не встретить. Быть может, кто-нибудь услышит твой голос – но и только. Если, конечно, точно не знает, куда идти, чтоб тебя отыскать.

– Эге-ге-ей!

Ношусь по галерейке, растопырив руки, ору во все горло, и мне кажется, что вот-вот я полечу.

– Ну Птаха! – сердито кричит мне вслед Хрыч, когда я снова пробегаю мимо него. – Прекращай уже!

Разворачиваюсь и бегу обратно, прямо на Хрыча. Ору. Он сначала раскидывает свои руки-крюки, думая поймать меня, но мой вопль переходит в визг, и наставник отпрыгивает. Проношусь мимо, вопя и представляя, как от ветра взвилась его рыжая борода.

– Какой пример ты подаешь своим младшим собратьям?! – грохочет мне вслед Хрыч, переходя на наставничий язык, но тут же снова сбивается. – Хватит! Хватит, я сказал, мрак тя забодай!

За «младших собратьев» он получает еще один заход, хотя я уже основательно ухекалась, если по правде.

– Да чего те надо, ведьма патлатая?!

Останавливаюсь, быстро поправляю съехавшую косынку. Это уже другой разговор.

Хрыч подходит. Не теряя времени на то, чтобы отдышаться, я спрашиваю:

– Какого хмуря вы должны были подобрать земледержцу?

Хрыч так на меня таращится, словно я принялась раздеваться перед ним.

– Чего он на самом деле от нас хотел? Ведь не поисков. Не свершений. А чего?

Наставник щурится. Смотрит на меня по-новому – пытливо, удивленно. Я знаю, что нас, девчонок, они никогда всерьез не принимали. Ну и зря.

– Не знаю, есть ли уши у стен, Пташка, – наконец говорит Хрыч. – Пойдем-ка, пройдемся.

Медленно шагаем по стене верхнего двора, над учебной галерейкой. Там прыгают и кривляются у манекенов три парня – почти взрослые, лет пятнадцати. Я думаю, как было бы здорово, обвались стена им на головы. В остальном в обители непривычно тихо – очень-очень тихо в обители, когда тут нет всех нас.

Интересно, сколько назидаторов осталось здесь? В наше время их было два десятка. Нужны ли все они теперь? Наверное. Едва ли эти трое парней, что скачут по галерейке – единственные новые выучни.

– Что за переростков вы понабирали? – спрашиваю Хрыча и удивляюсь, каким каркающе-отрывистым становится мой голос.

– Они быстро научатся, – отвечает он и машет рукой, словно речь идет о чем-то совершенно неважном. – Полтора-два года – и…

Мы провели в обители лет, кажется, шесть, да потом еще несколько месяцев колесили с наставниками по разным землям, зарабатывая ножны. Это что выходит – мы обучали обучаторов? Как делать всё то же самое быстрее и легче, как сразу становиться наставниками, минуя роль назидаторов, как заслужить уважение, минуя страх. Мы, получается, торили дорогу другим выучням? И что, они теперь будут нестись по ней весело и вприпрыжку, не корчась от боли и ненависти, не выплевывая зубы, не умирая от варкских сигилей, от невыверенного состава Пёрышка, от зимней стыни, от тоски… И станут такими же, как мы?

Да кота вам дохлого за шиворот! Не станете! Это я – наконечник стрелы, разящей зло! Я справедливость вершу!

– Что, – говорю, – теперь у вас – ремесленная мастерская? Теперь нет нужды покупать детей, всяк сам рад прийти и научиться?

– Да и прежде нужды не было, – отмахивается Хрыч, разворачивается ко мне, но смотрит куда-то поверх моей головы, руки складывает на груди. – Спрашиваешь, каких хмурей хотел себе земледержец? Ни шатких, ни валких, вот каких.

Чувствую, как мое лицо заливается краской. Медленно. Сначала загораются скулы, потом становится жарко щекам, ушам, шее… Хорошо, что наставник на меня не смотрит. Мне так стыдно, что хоть со стены сигай.

Звенят радостные вопли во дворе, прячется солнце за белым кудрявым облаком. Воздух теплый, он не движется и не охлаждает мои горящие щеки.

И почему до сих пор я была уверена, что из меня вышла хорошая хмурия? Я ведь получила ножны далеко не первой. С чего я решила, что земледержец взял к себе на службу лучших хмурей, если на самом деле он выбирал приятных и безопасных людей? Таких, каких здорово держать при себе и показывать послам. Кто мне вообще говорил, что я чего-то стою?