Читать книгу "Последняя картина Сары де Вос - Доминик Смит"

– Я думаю вернуться к натюрмортам.

Блим глядит на Тромпа, потом на потолок, украшенный гербом Гильдии хирургов. Кивает, обдумывая услышанное.

– Конечно, должен будет собраться совет и одобрить работу, представленную вами в уплату семейных долгов. Думаю, натюрморты – подходящий род занятий для женщины. Полагаю, если вы принесете исключительно хорошие натюрморты, которые мы сможем продать для погашения задолженности, вопрос можно будет решить. Вы со мной согласны, господин Тромп?

– Да, минхеер.

– Значит, договорились.

Саре кажется, будто что-то очень сильно давит на глаза, и она закрывает их на несколько секунд, чтобы успокоиться.

– Теперь, боюсь, я вынужден буду завершить нашу встречу в связи с необходимостью написать несколько срочных писем. Господин Тромп вас проводит. Быть может, на следующий год вы сможете присоединиться к нам на очередном вскрытии. Очень, очень занимательно, поверьте моему слову.

Блим поворачивается и выходит.

Тромп смотрит на Сару, довольный, что покончил с еще одним делом.

Она встает, с громким скрипом отодвигая стул, смотрит на «Урок анатомии» и говорит:

– Рука чересчур велика для тела.

Затем выходит, не дожидаясь, когда Тромп откроет ей дверь.

Для цветочной компании весна – самая горячая пора, когда идут продажи за границу. После встречи в Весовой палате Сара отрабатывает десять часов, щурясь на кончик собольей кисточки, скользящий по бумаге. Домой она идет смертельно усталая, но с радостным предвкушением, что расскажет Баренту о возможности вернуться в гильдию. Может, это его ободрит. Пирог не принес ожидаемой радости. Хотя он был прекрасен – в целый фунт, с глазурью, украшенной засахаренным миндалем, – он в то же время стал напоминанием о смерти Катрейн. Она умерла весной, примерно в это время года, за несколько месяцев до восьмого дня рождения. Отрезая Баренту большой кусок, Сара чувствовала, что для него откусить от пирога означает совершить грех. Как будто долги – наказание Божие. Как будто они едят пирог, испеченный на день рождения не ему, а Катрейн. Как будто Сара все ингредиенты украла у булочника, а не горсть миндаля у французских безбожников. Оба насилу съедают по куску, после чего пирог много дней стоит на кухне, медленно черствея под марлей.

Домой Сара приходит уже в темноте. Она привыкла, что Барент забывает зажечь фонарь над входом. Комнаты холодны и неосвещены, Барента нигде не видно. Первая мысль у нее, что он уже лег после тяжелого дня в переплетной мастерской. Не хочется ходить по дому в темноте, и Сара идет к каминной полке за фонарем. Она замечает, что камин остыл – ни одного тлеющего уголька или крошки горящего торфа. Его не разводили со вчерашнего дня. Сара берет кремень и кресало, поджигает торф, затем подносит горящую щепочку к фитилю фонаря. Идет с фонарем к узкой лестнице в спальню и тут замечает прибитую к перилам записку. В первый миг она пугается, что Барент наложил на себя руки. Ужас накрывает ее с головой. Она видит, как поднимается в спальню, а там он на кровати глядит незрячими глазами в потолок, с крысиной отравой в руке. Или качается под балкой на чердаке. Так что, прочитав записку, она сперва чувствует облегчение. И лишь затем понимает, что быть брошенной мужем – все равно что овдоветь.

Она помнит свои чувства после смерти Катрейн, настоятельную необходимость действовать методично. Обернуть тельце в чистое полотно, сложить белье, известить пристава, держать изодранный подол горя между пальцами, словно драгоценную ткань, пока не останешься одна при закрытых ставнях. Прорабатывать свою утрату, словно картину, слой за слоем, один пигмент за раз. Затем горе пригвождало к месту, когда она набирала воду в ведро или расчесывала волосы. Сара несет письмо на кухню, кладет исписанной стороной вниз, аккуратно наполняет чайник, ставит на огонь. Разжигает жаровню для согревания ног, ждет минуту, снова берет письмо. Черствый пирог по-прежнему на столе, купол марли и крошек. Сара снимает марлю, берет с краю зернышко миндаля, сует в рот. Потом другой. Жует, чувствуя во рту соленые слезы вместе с каждым орешком. Затем что-то словно лопается в груди, наружу, пугая ее саму, вырывается дикое рыдание. Сара знает, что может вопить в голос – никто не услышит, но вместо этого хватает блюдо с пирогом и швыряет на пол. Глиняное блюдо разбивается о каменные плиты, следом шмякается пирог, заглушая короткий звон, словно рука, прикрывшая рвущийся изо рта крик.

Дорогая Сара!

К этому времени я, всего с несколькими монетами в кармане, доберусь до баржи на Амстеле. Иначе меня ждала бы долговая тюрьма, и я надеюсь, что Провидение позаботится о тебе лучше, чем я. Буду красить дома и амбары или пилить бревна в Дордрехте. Когда человек перестает заботиться о своей участи, он внезапно обретает неведомую прежде свободу. Мне нет прощения, и я не умоляю тебя о нем. Может быть, ты сможешь продать пейзажи и марины на весеннем рынке. За прошлый год у меня не было ни одного дня без сожалений, без тоски о нашей доченьке, как будто от меня отрезали кусок тела. Я ничего не жду от будущих дней, но надеюсь вытерпеть их в одиночестве и благодарен за это.

Твой любящий муж,

Барент

Нью-Джерси

Август 1958 г.

Частный сыщик – эксцентричный толстяк, живущий в ветхом плавучем доме в Эджуотере в Нью-Джерси. Несмотря на то что поначалу у Марти были сомнения, он пользуется услугами Реда Хэммонда уже три месяца. Ред – фронтовой товарищ одного из партнеров, и фирма время от времени к нему обращается. «Чокнутый разгильдяй, который добивается результата» – такими словами рекомендовали его Марти. Обнаружив подмену картины, Марти, как положено, обратился в страховую компанию и в полицию, но медленный скрип бюрократических шестеренок привел его в отчаяние. Полицейские не нащупали ни единой ниточки, которая могла бы вывести на похитителей, и Марти рад, что предусмотрительно взял дело в свои руки. В качестве подстраховки в борьбе со страховой компанией он нанял частного сыщика. Сегодня Ред по телефону сообщил, что после нескольких месяцев расследования что-то наконец нащупал.

Марти на пароме переправляется в Эджуотер, рыбачий поселок, где уже начали селиться люди, работающие на Манхэттене. Он второй раз пересекает Гудзон по пути к Нью-Джерси и снова дивится, какой отсюда открывается вид на Манхэттен. Небоскребы встают над водой, словно империя зиккуратов, – позолоченные закатным светом гробницы, символы побед и поражений. С другого борта видны черные обрывы холмов Палисадейдс над крышами Эджуотера. Они придают сонному рыбачьему поселку масштаб, ощущение заимствованного у природы величия. Нью-Джерси известен своими платными дорогами, а должен был бы славиться побережьем и бухточками. Марти смотрит на темнеющую воду, позволяя мыслям бежать вместе с белым следом за кормой. Почему Ред Хэммонд не может, как все частные сыщики, снимать обшарпанный офис с жалюзи на окнах и столом, заляпанным кофе? Марти мог бы вызвать Реда к себе на работу, но коллеги отсоветовали: прошлый раз он заявился к ним в офис, жуя хот-дог и в насквозь потной рубашке, притом что на улице стоял декабрь.