Читать книгу "Футбол сквозь годы - Николай Старостин"

– Во-первых, меня нет на фотографии, потому что я иду впереди, метрах в тридцати от машины. Во-вторых, все три брата здесь как на ладони, причем в спортивной форме, в трусах и в майках. Согласитесь, в такой одежде не очень удобно прятать оружие.

Как я и ожидал, все сказанное не произвело никакого впечатления.

– А в-третьих, – чуть выждав, сказал я, – в бутсе сидели два ваших сотрудника. Я думаю, можно легко установить их фамилии.

Судя по всему, ответ попал в цель. Рассыпнинский был в замешательстве. Очевидно, он не очень утруждал себя, прорабатывая версию, тактику и план допроса. Все, что я сказал, он мог запросто узнать у любого участника парада. Настаивать дальше на возможности совершения террористического акта в присутствии сотрудников НКВД значило бы ставить под сомнение бдительность и профессионализм его родного ведомства.

– Хорошо, отложим на сегодня политику. Займемся более земными делами. Расскажите мне, куда вы дели вагон мануфактуры?

Теперь уже я был совершенно сбит с толку.

– Какой вагон мануфактуры?

– У нас есть сведения, что в первые месяцы войны из Иванова в адрес «Спартака» отгрузили вагон с мануфактурой. Он исчез.

– В первый раз слышу. Надо спросить у тех, кто занимался этим вагоном.

– Не прикидывайтесь. Без вас такая пропажа не могла состояться. Вы знаете, что такое мародерство?

– О мародерстве знаю, а о вагоне нет.

Суета вокруг вагона продолжалась недели две. Потом эта тема постепенно ушла из обвинительных формулировок. Я понял, что вагон обнаружили.

Впоследствии я узнал, что в неразберихе начала войны его отправили на какую-то другую станцию и потом доставляли в Москву кружным путем.

Нелепая возня с мануфактурой имела вполне определенную цель. По Москве распускали слухи, что Старостины расхищали народное добро, а значит, арестованы за дело и нечего о них сожалеть.

И вдруг меня оставили в покое: перестали вызывать на допросы, дали отоспаться. Я не мог понять, что происходит. Через какое-то время охватило беспокойство. Мне стало казаться, что, ничего толком не добившись от меня, они взялись за братьев.

Я был столь же прав, сколь и наивен. За них действительно взялись, но намного раньше. Андрея и Александра пытали бессонницей, а младшего и, пожалуй, самого дерзкого из нас – Петра – ко всему прочему с первых же допросов начали регулярно избивать.

Чему я был обязан двумя неделями передышки? Это выяснилось довольно скоро. Не получив желаемых результатов по «терроризму» и «мародерству», мои мучители вынуждены были срочно искать дополнительные улики. Поступали они просто: вызывали штатных сотрудников городского совета общества «Спартак» и из бесед с ними набирали, после соответствующей обработки, необходимый материал. Так возникло новое обвинение – в пропаганде буржуазного спорта.

Суть этой нелепицы заключалась в следующем. Как-то на одном из совещаний в моем кабинете спорили о том, почему на соревнования по легкой атлетике не удается привлечь публику. Я придерживался мнения, что причина в неумелой организации: слишком велики интервалы между видами программы, сплошь и рядом не соблюдается регламент. И как пример привел международные соревнования по легкой атлетике в Финляндии, на которых мне довелось побывать. Стадион битком. На 16.00 назначен финал бега на 400 метров. Один из фаворитов – известный советский бегун спартаковец Борис Громов. Время стартовать, а Борис, задержавшись в раздевалке, появляется на дорожке, когда остальные финалисты уже на старте. Он издали машет судье рукой – мол, вот он я, подождите. Судья все видит, но на часах ровно 16.00 – грохочет стартовый выстрел, и бегуны проносятся мимо опешившего Громова.

Закончил я свой рассказ тем, что если бы мы так же динамично и четко научились проводить соревнования, то и проблема зрителей была бы решена.

Рассыпнинский поведал мне эту историю на допросе почти слово в слово. Оказалось, это были показания Зденека Зикмунда – нашего теннисиста и хоккеиста, неоднократного чемпиона СССР.

Зденека я хорошо знал. Одно время он даже жил у меня дома, после того как его отца – ректора Института физкультуры – репрессировали в конце 30-х годов и он погиб в заключении.

Уверен: честный Зденек вспомнил ту историю из лучших побуждений, желая показать следователю, что я заботился о развитии советского спорта.

У Рассыпнинского была своя точка зрения. В протоколе допроса появилась запись: публично хвалил буржуазный спорт и тем самым пытался протащить к нам нравы капиталистического мира. Здесь же мне припомнили и те 80 рублей, которые «Спартак» в качестве стипендии выплачивал своим спортсменам общесоюзного значения. То, что это делалось по разрешению правительства, осталось без внимания.

Я уже говорил, что плохо разбирался в хитростях сталинской юриспруденции, но одно чрезвычайно радостное открытие для себя сделал: даже мне, дилетанту, было заметно, как мучилось с нами, со всеми братьями, следствие. Начав с обвинения в терроризме, оно скатилось до обвинений в хищении вагона мануфактуры и в конце концов вынуждено было опуститься до явной нелепицы о пропаганде нравов буржуазного спорта. За время, проведенное в одиночке внутренней тюрьмы Лубянки, я так и не смог привыкнуть к мысли, что любая нелепица в этом ведомстве тянула минимум на десять лет.

Футбол на этапах

Внезапно мое одиночество кончилось: у меня появился сосед. Представился:

– Бывший прокурор Новосибирской области Ягодкин…

– Бывший председатель «Спартака» Старостин…

Ягодкин был арестован на год позже меня и слышал, как немецкое военное радио объявило об аресте братьев Старостиных за то, что они не эвакуировались из Москвы, потому что ждали прихода немцев. Неужели в этот бред кто-то верил?

В наших долгих разговорах прокурор любил меня просвещать:

– Поймите, мы не в суде и не в прокуратуре, а в органах НКВД. У них особые права. Если доказательств против арестованного будет собрано мало, они дело могут в суд не передавать. Его рассмотрит коллегия, или так называемая «тройка», постановления которой никаким амнистиям не подлежат. Значит, выгоднее попасть в суд, где вы услышите обвинение, а до этого прочитаете дело. Из НКВД оправданными не уходят. Идет война. Не дай бог, гитлеровцы начнут снова реально угрожать Москве. Вы думаете, с политическими будут возиться, подавать вагоны, куда-то увозить или оставлять врагу? Нет, мы балласт, от которого сразу же постараются освободиться. Вы должны это понимать.

Примерно месяца полтора спустя я услыхал и от своего следователя подобный прогноз. Только тогда у меня мелькнула мысль: не дуют ли они в одну дуду?

Потом Петр мне рассказывал, что очень похожий, судя по моим описаниям, человек сидел и с ним. Правда, под другой – не Ягодкин – фамилией.

Вроде искренне желая добра, Ягодкин убеждал:

– Николай Петрович! Вас здесь держат почти два года. Признать невиновным не позволит честь мундира. Вы идете во главе дела. Не мучайте себя и братьев… Самое умное – добавить несколько фраз к похвалам зарубежного спорта. Склоните к таким же «мелочам» и остальных. Получите за это статью 58 пункт 10 «антисоветская агитация» – она, как правило, передается в суд… Послушайте, когда волки гонятся за крестьянином, он, чтобы спасти себя и лошадь, бросает им поросенка, которого купил в городе на базаре. И вы должны что-то бросить, вас же загробят. Тем самым дадите возможность следствию выпутаться из вашего дела и закончить его. Да и сами наконец выберетесь из этого дома, что, поверьте мне, бывает здесь не так часто. Другой возможности выкарабкаться я просто не вижу…