Читать книгу "Женщина с бумажными цветами - Донато Карризи"

38

Среди множества историй о последних часах гигантского трансатлантического лайнера есть одна о человеке, который во всеобщей панике, вместо того чтобы попытаться спастись, как все остальные, спустился к себе в каюту первого класса, надел смокинг, вернулся на палубу и закурил.

Кто был этот человек, путешествовавший, судя по всему, в одиночестве?

Его историю начали рассказывать, только когда прошло уже порядочно времени. Поначалу казалось, что это одна из бесчисленных и излюбленных баек о призраках «Титаника». И было непонятно, персонаж истории действительно существовал или представлял собой чистейшей воды легенду.

Однажды – кто знает как и почему – кто-то начал задаваться этими вопросами. А когда сопоставили описания и опросы уцелевших в ту ночь, то выплыло имя: Отто Фойерштайн, торговец тканями, путешествовал один, это была деловая поездка.

В списке пассажиров «Титаника» действительно значился некий Отто Фойерштайн. И в конце концов все сошлись на том, что именно он и есть тот загадочный человек, что спокойно курил на палубе.

И история начала обрастать все новыми и новыми деталями. Кто-то вспомнил, что встречался с ним на ужине, кто-то утверждал, что вел с ним содержательную беседу о рыночной конъюнктуре тканей.

В один миг Отто Фойерштайн из фигуры таинственной и загадочной превратился в самого популярного на корабле человека. И вдруг оказалось, что все с ним были знакомы.

Но когда начали углубляться в вопрос и попытались разыскать семью коммерсанта, которая проживала в Дрездене, обнаружилась совершенно другая истина, которую трудно было не то что объяснить, а просто принять.

На самом деле Отто Фойерштайн никогда не поднимался на борт трансатлантического лайнера. Просто потому, что за два дня до отплытия «Титаника» он умер от перитонита.

Но тогда кто же был тот человек, что путешествовал один и, возможно, выдавал себя за торговца тканями?

И каков был его конец? Он действительно погиб? Нам известно только, что в ночь кораблекрушения его видели в последний раз. Никто не вспомнил потом, что заметил его в давке на палубе или в воде. Никто не видел, чтобы он плакал, молился или просил о помощи.

Никто.

39

В глазах Якоба Румана застыл вопрос.

– «Титаник»… Это ведь случилось именно сегодняшней ночью, ведь так? Четыре года назад. До конца моего дня рождения оставалось несколько часов, теперь я припоминаю.

Пленный кивнул.

– Однако это известие распространилось не сразу, оно достигло Вены лишь три дня спустя. У меня дата сдвинулась, потому что я связывал кораблекрушение с моментом, когда прочитал о нем в газете.

Он пристально взглянул на итальянца, собираясь задать ему вопрос, ответ на который, кажется, уже знал.

– Странное совпадение, не находите?

Пленный его остановил:

– Погодите. Прежде чем пускаться в рискованные рассуждения, дайте мне закончить историю.

– Сказать по правде, мне что-то не хочется узнать ее конец. Боюсь, продолжение будет невеселым. Я угадал?

Пленный помолчал.

– Еще закурить дадите?

У Якоба Румана возникло ощущение, что итальянец взял над ним власть, и это ему не понравилось. Он все больше чувствовал себя пешкой в хорошо выстроенной игре. Неужели история, которой потчевал его итальянец, была призвана обезоружить его и сделать уязвимым? Но выбора уже не было, надо было отдаться течению и ждать, куда оно приведет. Он принялся набивать гильзы остатками табачной крошки.

– Скоро закончится табак и взойдет солнце, нам надо закругляться.

– Согласен, – сказал итальянец и продолжил рассказ: – Гузман и Исабель прожили вместе восемь лет. Как я уже сказал, они так и не поженились. Она бы и хотела, да он отказывался, помня, что произошло с его родителями. Любовь сделала Исабель заядлой курильщицей. Гузман составлял для нее все новые табачные смеси. Они жили в совершенном единении вкусов и радостей, и ему этого хватало.

Якоб Руман понял, что это всего лишь преамбула, призванная смягчить рассказ о том, что было дальше.

– Когда это случилось?

Пленный помрачнел:

– В тысяча девятьсот восьмом, когда они вернулись в город, где познакоми-лись.

40

Итальянского принца звали Давиде, но в Париже его знали как Дави. Он увлекался коллекционированием.

На людей он смотрел как на предмет развлечения. Они были для него игрушками. Всякий раз, находя новую игрушку, он начинал с ней играть. И тот, на кого пал выбор, никакими средствами не мог от него избавиться, пока он не наиграется.

Например, однажды он завел интрижку сразу с двумя замужними дамами, причем ни одна из них не знала о существовании другой. А потом ему надоело делить себя между ними и бросаться на их страстные призывы. И он нашел способ, как избавиться от обеих, да еще и поразвлечься самому. Он сделал так, чтобы каждый из почтенных мужей решил, что его супруга – любовница второго. Последовал вызов на дуэль. Драться предстояло на пистолетах в лесу к северу от Парижа. Едва противники настроились на поединок, как оказалось, что пистолеты исчезли. Поскольку никто из соперников не желал отступить первым – чтобы не прослыть трусом, который воспользовался ситуацией, – то они сцепились врукопашную. Понятно, никто никого не убил. Изнуренные дракой, они решили положить конец дуэли и расквитаться со своими женами, которые с той поры стали эталонами верности.

Дави был единственным сыном знатного флорентинца, и родился он, когда отец был уже в возрасте. Злые языки утверждали, что то ли отец, чтобы обеспечить себе наследника, обрюхатил служанку, то ли служанка его соблазнила, чтобы забеременеть. Дави ничего не предпринимал, чтобы заставить злые языки замолчать. Напротив, он всячески подпитывал сплетни, находя в этом особый вкус.

– Я – плод обмана, – говорил он о себе, – а может, плод доброго дела, которое славная женщина сделала старику, уже готовому отправиться в ад.

В свои тридцать лет Дави толком ничего не добился, да и в последующие годы тоже. Единственное, что его занимало, – это проматывание огромного отцовского состояния. Он разыскивал на Монмартре художников, скульпторов, поэтов или писателей, нуждавшихся в деньгах. У него был фантастический нюх: ему достаточно было в крошечной газетной статейке прочесть положительный отзыв или услышать, как имя оставшегося без гроша художника кто-то не раз повторил в аристократических кругах. Как только он чувствовал, что в ком-то из них кроется гений, он тут же являлся к нему и предлагал крупную сумму денег, чтобы тот больше не занимался искусством.

– Я меценат! – нахально заявлял он. – Я избавляю мир от той лжи, что несет в себе искусство!

Дави делал ставку на то диковатое обаяние, которое у него сочеталось с врожденной притягательностью. Он быстро завоевывал расположение женщин. Другие мужчины не шли с ним ни в какое сравнение, более того, соперничали друг с другом, добиваясь его дружбы. Но самым главным талантом Дави была способность заставить людей прощать ему любые выходки.