Читать книгу "Сальвадор Дали искусство и эпатаж - Рудольф Баландин"

Ныне немало найдется людей, удостаивающих и Рафаэля, и Дали одним титулом – гений. Из художников эпохи Рафаэля гениями можно с полным основанием называть Боттичелли, Босха, Дюрера, Тициана, Леонардо, Микеланджело. В XX веке наиболее прославлены Пикассо и Дали.

Казалось бы, «Автопортрет с рафаэлевской шеей» пророческий. Весной 1920 года Дали записал в дневнике: «Может статься, я буду не понят и презираем, но я стану гением, великим гением. Я уверен в этом». Не случайно он сопоставлял себя с Рафаэлем.

Насколько оправдались притязания Сальвадора? Приведу описание одной знаменитой картины:

«Приходит мысль, что эта картина родилась в минуту чуда: занавес раздвинулся, и тайна неба открылась глазам человека. Все происходит на небе; оно кажется пустым и как будто туманным, но это не пустота и туман, а какой-то тихий, неестественный свет, полный ангелами… Будь младенцем, будь ангелом на земле, чтобы иметь доступ к тайне небесной. И как мало средств нужно было живописцу, чтобы произвести нечто такое, чего нельзя истощить мыслию! Он писал не для глаз, все обнимающих во мгновение и на мгновение, но для души, которая чем более ищет, тем более находит».

Так передал поэт Василий Жуковский свои впечатления от встречи с «Мадонной» Рафаэля.

У Дали есть крупная картина «Гваделупская Богоматерь» (1959) – перекличка с «Мадонной» Рафаэля: тот же младенец, те же позы главных персонажей. У Рафаэля одежда женщины скромна, таков же темно-зеленый занавес. У Дали одежда и материя, напоминающая мантию, роскошны, обилие парящих роз.

У Рафаэля Мадонна стоит на земле, у Дали – где-то высоко над земным ландшафтом, в космосе, возможно, на фоне солнца, и лицо у нее подозрительно похоже на жену Галу с ее несколько хищным выражением. Вместо скупой и благородной простоты Рафаэля у Дали обилие четко выписанных мелких деталей, а двое молящихся напоминают его самого.

Хочется спросить: а откуда ребенок, если у этой четы детей не было? Ответ один: с картины Рафаэля. Но только и тут выражение лица другое: спокойное, в отличие от тревожного взгляда младенца Иисуса у Рафаэля.

Возможно, кто-то иначе сопоставит эти две картины. Для меня «Мадонна» Рафаэля – настоящий сюрреализм, раскрывающий то, что недоступно глазу, вызывающий сильные чувства и, соглашусь с Жуковским, неистощимые мысли, в отличие от чрезмерно реалистичной композиции на картине Дали. Подробное описание последней потребовало бы длинного текста. Но мысли… Н. А. Геташвили прокомментировала его произведение так: «Изображение получило название в честь храма Девы Марии на острове Гваделупа. Картина Дали – на первый взгляд воплощение нарядного китча – представляет собой попытку соответствия католическому ритуальному декоративизму».

Придав Богоматери черты Галы, Дали предал христианский идеал. Да, Мария, мать Иисуса, была земной женщиной. Но разве она по сути своей, по характеру, образу жизни, трагическому присутствию на казни сына хоть чем-нибудь напоминает Галу? Пусть Сальвадор молится на свою жену, это его личное дело. Но выставлять ее в образе Мадонны… Это похоже на глумление над идеалами христианства и наивностью верующих.

Учтем: эту гваделупщину создал Дали после Второй мировой войны, кровавой гражданской междоусобицы в Испании. Как мог художник такого масштаба, таких великолепных возможностей пройти мимо трагедий человечества и своего народа?! Неужели он был настолько заворожен своей собственной персоной? Повторим одно из его откровений:

«Я – один-единственный!.. Знамя с этим девизом развевалось над неприступной сторожевой башней, воздвигнутой моей юностью. Эта крепостная стена и доныне – до старости – хранит в неприкосновенности кровоточащие рубежи моего одиночества».

Сильно сказано! Вот только был ли он таким с юных лет? Сестра Ана свидетельствовала: «У него много друзей, причем настоящих, а не просто приятелей. И сам он хороший друг. У брата щедрая душа – если он видит, что другу нравится картина, обязательно подарит: “Она твоя!”». Выходит, он с тех пор сильно изменился.

В начале гражданской войны в Испании его друг поэт Федерико Гарсиа Лорка, тоже выходец из богатой семьи, в одном интервью произнес: «Наше время чревато трагедией, и художник должен быть вместе с народом, рыдать, когда рыдает народ, и хохотать, когда он хохочет. Довольно любоваться лилиями, пойдем к тем, кто, увязая в грязи, ищет лилии, и поможем им».

Он написал «Романс об испанской жандармерии»:

Их кони черным черны, и черен их шаг печатный. На крыльях плащей чернильных блестят восковые пятна. Надежен свинцовый череп — заплакать жандарм не может; затянуты в портупею сердца из лаковой кожи. Полуночны и горбаты, несут они за плечами песчаные смерчи страха, клейкую тьму молчанья. От них никуда не деться — скачут, тая в глубинах тусклые зодиаки призрачных карабинов.

(Пер. А. Гелескула)

Не случайно фашисты расстреляли из своих карабинов Федерико Гарсиа Лорку. А Сальвадор Дали спокойно воспринял смерть своего друга. Он заранее позаботился о том, чтобы его миновала такая судьба: оставался вне политики, точнее – вне политических опасностей. Он занимался искусством для развлечения публики, для своего благополучия и самоудовлетворения творчеством.

Потрясенный ужасами гражданской войны и злодеяниями фашистов, Пабло Пикассо, обожаемый Сальвадором, написал знаменитую «Гернику». Но разве «сверхреалист» Дали, избравший для себя изощренное направление в искусстве – сюрреализм («сюр» по-французски – «сверх»), должен непременно отрешиться от реального бытия людей, народов и государств? Над реальностью, если говорить всерьез, нет ничего. Что бы ни выдумывал поэт или художник, какие бы ни выстраивал воздушные замки, все это остается в реальном бытии природы и человека.

Погружение в темные глубины своего «я», да еще пользуясь методом психоанализа, следовало бы считать «подреализмом». Это тем более верно, что сюрреалисты пытались выразить образы подсознания. В их картинах – подмена реальности зримой реальностью мнимой, воображаемой.

Нам еще предстоит поговорить о сюрреализме. Пока отметим факт: Дали, как говорится, ушел в себя. Он это объяснил так: «Мое пылкое и могучее “я” вплотную подошло к проблеме социального действия, и, раздираемый противоречиями (такова главенствующая моя особенность), я стал анархистом, антиобщественным элементом. Дитя-король обернулся анархистом. “Наперекор всему и всем!” стало моим девизом и руководством к действию».

Его «анархизм», не выходящий за пределы общения с близкими, более похож на блажь избалованного ребенка, так и не возмужавшего. Ведь подлинный анархизм – общественное движение, а не капризы, эпатаж и личные амбиции.

Невольно вспомнишь строки из дневника французского писателя Жюля Ренара: «Все они говорят: “Я – бунтарь, да!” А вид у них жалкий, как у старика, которому удалось помочиться без особых страданий».