Читать книгу "Дорога на эшафот - Вячеслав Софронов"

– Уж вы лишнего не подумайте, мало ли чего я ляпну сгоряча да невпопад. Я же не от большого ума говорю это, а от чистого сердца. Простите великодушно, дурость, полную дурость изрекла…

– Да вы успокойтесь, ваша светлость, я хоть и недавно в стране этой живу, но порядки здесь такие же, как у меня на родине. – Она незаметно сделала знак рукой пришедшей с ней девушке, и та неслышно покинула их. – Давайте-ка присядем рядком да поговорим… Как это по-русски? Тишком? Лишком?

– Ладком, – с готовностью подсказала Апраксина.

– Точно, ваша правда, именно «ладком»! Как много замечательных слов в русском наречии. Ни в одном другом мне известном языке не отыщешь таких слов, которые бы передавали столь много всего и тайного и сокровенного…

6

– Так о чем мы говорили? Сесть рядком и поговорить… Как там… Опять забыла…

С этими словами она подвела Аграфену Леонтьевну к небольшому диванчику, примостившемуся возле натопленной с вечера, украшенной изразцами небесно-голубого цвета печки, и усадила рядом с собой.

– Я так понимаю, что вы прибыли не только почтение мне выразить, но имеете и более важный вопрос? Говорите. Здесь нас никто не услышит, прислуга сюда не заходит, а мой супруг пошел проверять посты вокруг дворца, так что не скоро вернется. Самое время пооткровенничать.

От этих теплых и доверительных слов Аграфена Леонтьевна вконец растерялась, открыла было рот, чтобы излить всю свою боль и беду, но вдруг неожиданно для себя разрыдалась. Екатерина Алексеевна, словно ожидая чего-то подобного, вынула из-за обшлага платочек и принялась утирать струившиеся по щекам графини слезы, приговаривая:

– Все в руках Божьих, все сложится, как Богу угодно… Не рвите зря душу… Я полностью разделяю вашу печаль и опасения, тем более, что и мое имя замешано в этой истории.

– Так это правда? – изумилась Апраксина.

– Что именно вы считаете правдой? – парировала ее выпад своим вопросом Екатерина Алексеевна, чуть отодвигаясь в сторону.

– Все, что говорят о вас, – довольно неопределенно ответила графиня и попыталась разъяснить сказанное. – Будто бы вы переписку вели с моим муженьком, ослом старым, а уж о чем вы там писали в письмах своих, то мне неведомо. Только из-за писем этих он и угодил в немилость к императрице. Ладно, ежели его чинов и орденов лишат да в деревню спровадят за столько лет усердной службы, а если на плаху поволокут, тогда как быть? Неужели вы за него, ваше высочество, перед государыней словечко замолвить не можете?

И она сопроводила свою просьбу новым взрывом всхлипываний и причитаний. Наследница слегка поморщилась, ей стало надоедать это панихидное представление и, сощурив по-змеиному свои еще мгновение назад красивые глаза, отчетливо проговорила, глядя прямо в лицо вконец расклеившейся супруге генерал-аншефа:

– Мне очень не хотелось вас огорчать, графиня. Вы очень милая женщина, прекрасная жена и мать своих детей, но… – Она сделала небольшую паузу и произнесла фразу, которая для ее собеседницы осталась, как и многие другие, непонятной: – Curae leves loquuntur, ingentes stupent[6].

Однако Аграфена Леонтьевна прекратила свои стенания, как-то вся подобралась и, поняв, что терять ей нечего, довольно бесцеремонно заявила:

– Слушай, девка, ты на меня не обижайся, но я на этом свете побольше твоего видывала и испытала. А ты без году неделя, как к нам на жительство перебралась, порядков наших не понимаешь. И уж коль я, дура старая, приперлась к тебе на старости лет за помощью, значит, так надо. Если ты за отца детей моих не заступишься, слово перед императрицей не замолвишь, то худо тебе на земле нашей придется. Мой Степан Федорович орел, каких мало, и у него дружков и заступников хватает. Нужно было бы, нашла бы пути-дорожки, через кого действовать. Это через ваши бумажки тайные вся каша заварилась, а потому вместе нам ее и расхлебывать надо.

– Ничего не имею против, но мне думается, императрица через вашего мужа хочет оказать давление лично на меня.

– Вот как? – удивилась Апраксина. – То-то я зрю, нечистое дело, чтоб из-за каких-то писулек главнокомандующего вдруг в темницу поволокли. Так что же вы там писали друг дружке? Чаю, не в амуры игрались?

Екатерина Алексеевна улыбнулась. Ей становилась все более приятна эта русская женщина, обладательница огромного состояния. А вот ведь понадобилось, и самолично, на ночь глядя, приехала к ней на поклон. Потому она миролюбиво ответила:

– Вы правильно думаете, ваша светлость, это игры не для нас с вашим супругом. Я интересовалась продвижением русской армии на прусских землях, что не делает меня изменницей.

Апраксина чуть отодвинулась от великой княгини и внимательно разглядывала ее, словно они только что встретились. Потом тяжко вздохнула, расправила складки на своем платье и тяжело поднялась, сделала несколько неуверенных шагов. Дойдя до стола, заваленного военной амуницией, оперлась о него и заговорила:

– Может, я сгоряча чего лишнего наговорила, но уж так мы, бабы русские, устроены, за своих мужиков нам ничего не жалко отдать и хоть с целой армией недругов сразиться готовы. Потому и боятся нас иноземцы разные, потому как одного русского убьют, а вместо него в строй трое становятся. Так что нам, бабам русским, помощи ждать не от кого, и времени на разные амуры нет: сыновей рожать надо да воинами их воспитывать.

Екатерина Алексеевна со все возрастающим любопытством и даже симпатией, если не с восторгом, смотрела на эту женщину. Откуда в ней появилась эта стать и уверенность в себе, в каждом сказанном ей слове? Словно Афина-Воительница спустилась с Олимпа на землю, чтобы встать на защиту своих близких, а если не удастся помочь, то умереть вместе с ними.

– И еще я тебе, ваше высочество, вот что скажу. Может, кто и не догадывается, что нам многие тайны известны. Тайны те, как в сундуке, за семью печатями хранятся, и выведать их у нас никаким каленым железом силы нет. Должна о том и императрица знать, поскольку тоже нашей крови, хоть и наполовину, но родилась и выросла на нашей земле. Ей наши порядки лучше, чем кому другому, известны. И я не верю в то, что она зло хочет причинить мужу моему, Степану Федоровичу, поскольку он верный ей человек и на предательство никогда способен не был. Тут что-то другое на пути его легло. Догадываюсь, где собака зарыта…

– Какая собака? – переспросила Екатерина, видимо, не знавшая этого выражения, но Апраксина не ответила, а все с той же уверенностью продолжила:

– И имя той собаки знаю, то наш канцлер. Так что ты, ваше высочество, держи с ним ухо востро и ни единому слову не верь. А приезжала я сюда, чтоб убедиться, что нет твоей вины в аресте мужа моего. И сразу поняла, стоило на тебя только вблизи поглядеть. Ты далеко пойдешь, помяни мое слово. Только… – Апраксина подняла указательный палец к потолку, – не останавливайся, а то будет хуже, чем с мужем моим. Скоро, видать, иные времена придут, и многое на дворе поменяется. Я тому мешать не собираюсь, есть и без того, чем заняться. А что приняла меня и выслушала, да еще и платье мое приштопала, за то поклон земной, – она низко поклонилась Екатерине Алексеевне и решительно, не оборачиваясь, направилась к выходу.