Читать книгу "Иерусалим. Один город, три религии - Карен Армстронг"

Не исключено, что брак Иорама и Аталии был устроен для скрепления договора, по которому Иудея становилась вассалом Израильского царства: соответственно, Иосафат и Иорам оба сражались на стороне Израиля в его кампаниях против Дамаска. В IX–VIII вв. до н. э. на древнем Ближнем Востоке снова наступила пора благоденствия и процветания. Удача улыбнулась даже Иудее, так как Иосафату удалось одержать внушительные победы над моавитянами, аммонитянами и жителями Сеира. Но на горизонте уже вырастала новая грозная сила. То была Ассирия – государство на территории современного Ирака, со столицей в Ниневии. Ассирийские цари строили империю небывалой дотоле мощи, стремясь в первую очередь расширять свои владения на запад, в направлении средиземноморского побережья. В попытке остановить продвижение Ассирии, Израиль и Дамаск прекратили междоусобицы и объединились с другими небольшими государствами региона, но в 853 г. до н. э. в битве при городе Каркар на реке Оронт союзное войско потерпело поражение. Израиль и Дамаск попали в вассальную зависимость от Ассирии. Иудейское царство, слишком незначительное, чтобы вызвать интерес у ассирийцев, пока оставалось независимым.

Но это время не было мирным для Иерусалима. В 841 г до н. э., став регентшей после смерти сына, царица Аталия попыталась уничтожить династию Давида, убив, как она думала, всех законных наследников престола. Спустя примерно шесть лет священники Храма Соломона и местная знать устроили переворот. Они короновали Иоаса – малолетнего внука Аталии, чудом спасшегося от учиненной бабкой кровавой расправы за стенами Храма, – и казнили Аталию, после чего разрушили основанный ею храм Баала. Городу угрожали и внешние враги: Иоасу пришлось заплатить большой выкуп из храмовой казны царю Дамаска, чтобы тот отказался от нападения на Иерусалим, а в правление следующего царя, Амасии (796–781 гг. до н. э.) израильское войско разграбило царский дворец, Храм и разрушило часть крепостной стены, а затем вернулось в Самарию. Но это не пошатнуло веру иудейского народа в непоколебимость Сиона. И действительно, при следующем царе – Азарии, или Уззии (Озии, 781–740 гг. до н. э.)[22] – город креп и развивался день ото дня, хотя сам Азария был поражен проказой. Стены, разрушенные в результате вторжения израильтян, восстановили, а взамен старых укреплений в Милло между цитаделью Давида и Храмом построили новую крепость, получившую название Офель. Иерусалим стал ремесленным центром, его население увеличилось: город, по-видимому, шагнул за пределы крепостных стен – в долину Тиропеон и на Западный холм напротив горы Сион. Израиль в этот период тоже процветал, получив фактическую независимость от Ассирии: грозная держава переживала тогда временный упадок и была вынуждена убраться восвояси с земель Ханаана.

Однако оборотной стороной процветания становилось социальное неравенство, и наиболее чуткие личности остро ощущали чудовищный разрыв между бедными и богатыми. И в северном, и в южном царствах зазвучали пламенные речи пророков, гневно обличавших произвол и притеснения. При помазании на царство ближневосточные владыки давали обет защищать нищих и слабых – теперь же этот идеал, казалось, был вовсе утрачен. Представ в дубраве Мамре перед Авраамом в человеческом облике, Яхве указал своим последователям, что священное можно встретить не только в храме или святом месте, но и в другом человеческом существе. Теперь же человечество вступило в период своего развития, который историки называют осевым временем: во всем цивилизованном мире зарождались новые религии, учившие, что мерилом истинной веры должно стать деятельное сострадание. Культ Яхве также начал трансформироваться, приспосабливаясь к изменившимся условиям жизни народа. Иудейские и израильские пророки заговорили о первостепенном значении социальной справедливости и о том, что религиозный символ, подобный Храму, легко может превратиться в фетиш, самоцель и источник самодовольства и мнимой безопасности.

Ни один из пророков осевого времени не был так тесно связан с Иерусалимским Храмом, как Исайя, которому именно здесь, в главной святыне, в 740 г. до н. э., когда умер царь Азария, явилось пророческое видение. Исайя происходил из царской семьи и, по всей вероятности, был также священником, поскольку он стоял в Хехале, наблюдал, как помещение наполняется курениями, слышал громкие ритуальные возгласы и вдруг узрел за великолепием Храма отталкивающие реалии жизни. Он увидел Яхве, сидящего на небесном престоле (символом которого был Ковчег Завета) в окружении серафимов. Храм Иерусалима всегда был местом духовного прозрения, и теперь Исайя с потрясающей ясностью ощутил мощное излучение святости, распространявшееся из Двира на остальной мир. «Свят, Свят, Свят Господь Саваоф! вся земля полна славы Его!» – возглашали серафимы (Ис 6:3).

Иерусалимский Храм, как мы видим, играл ключевую роль в видении Исайи. Святая гора Сион выступала в нем как центр мира – то место, где божественная реальность вторгается в обыденный мир людей, чтобы принести им спасение. На Сионе Яхве славили как Бога всей вселенной, и Исайя пророчествует о грядущем дне, когда «гора Дома Господня будет поставлена во главу гор… и потекут к ней все народы», побуждая друг друга совершить алию в Иерусалим: «И пойдут многие народы и скажут: придите, и взойдем на гору Господню, в дом Бога Иаковлева» (Ис 2:2–3). Это будет всеобщее возвращение в сад Эдема, где все твари станут жить в мире и согласии: волк с ягненком, барс с козленком, теленок с молодым львом (Ис 11:6–9). Святая гора в Иерусалиме станет местом сотворения нового миропорядка и восстановления той утраченной целостности, которой так жаждет человечество. Образ Нового Иерусалима, увиденный Исайей, сохранился в веках, а его надежда на царя-помазанника – Мессию, с которого начнется этот век всеобщего мира, заложила основу мессианских чаяний, вдохновлявших деятелей всех трех великих монотеистических религий Авраама. В последующие века и иудеи, и христиане, и мусульмане верили, что именно в Иерусалиме Бог сойдет в мир, чтобы в последний раз вмешаться в историю человечества. В конце времен произойдут великий суд и последняя битва, и толпы людей, раскаявшихся в своем неверии, отправятся в Иерусалим, чтобы склониться пред Божьей волей. Эти представления и по сей день влияют на политику по отношению к Иерусалиму.

Однако пророчество Исайи, в котором центральное место занимает Храм, начинается с проповеди, резко обличающей весь культ на горе Сион.

К чему Мне множество жертв ваших? говорит Господь.Я пресыщен всесожжениями овнови туком откормленного скота, …кто требует от вас, чтобы вы топтали дворы Мои?

(Ис 1:11–12)

Сложные ритуалы не имеют никакого смысла, если они не идут рука об руку с состраданием, если люди не ищут правды, не спасают угнетенного, не защищают сироту, не вступаются за вдову (Ис 1:17). По мнению некоторых специалистов, это место в книге Исайи, возможно, не принадлежит самому пророку, а представляет собой вставку, сделанную редакторами. Однако и другие пророки разделяли эти взгляды. Так, пророк Амос, живший в Израильском царстве, подобно Исайе, увидел Бога Яхве в храме в Вефиле и понял, что Богу нет дела до показного культа, который превратился в самоцель. В изображении Амоса Бог вопрошает: «Приносили ли вы Мне жертвы и хлебные дары в пустыне в течение сорока лет, дом Израилев?» Яхве не хочет более слушать песнопения и звуки струн, он требует: «Пусть, как вода, течет суд, и правда – как сильный поток!» (Ам 5:25–27). Амос представляет себе, как «Господь возгремит с Сиона и даст глас Свой из Иерусалима», видя злые дела, которые творятся во всех окрестных землях и превращают священные обряды в пустой звук (Ам 1:2). В осевое время религия Яхве претерпела изменения: в качестве ее главных добродетелей стали выступать справедливость и сострадание, без которых почитание святых мест ничего не стоило. Иерусалимский культ также воплощал эту систему ценностей, в нем провозглашалось, что Бог превыше всего печется о нищих и убогих, что Сион должен стать надежным прибежищем обездоленных. Как мы увидим, позднее евреи, считавшие себя истинными сынами Иерусалима, избрали себе имя эвиониты – «бедняки». Однако бедность, по-видимому, понималась в иерусалимской традиции не просто как отсутствие материального достатка. Противоположностью «бедному» был не «богатый», а «гордый». Народу в Иерусалиме следовало уповать не на человеческую силу, чужеземных союзников или военное превосходство, а лишь на Бога Всевышнего – единственную крепость и защиту Сиона: считалось, что на непобедимость воинства и неприступность стен могут полагаться только самоуверенные идолопоклонники (Пс 9:10–13 (11–14); 10 (9:22–39); Ollenburger, pp. 58–69).