Читать книгу "Почти семейный детектив - Людмила Мартова"

Дом бабушки и деда она попросту не узнала. Проскочила мимо и лишь, дойдя до конца улицы, поняла, что пропустила его, и повернула обратно. Теперь она внимательно смотрела на таблички на домах и, увидев нужную цифру, остановилась в глубоком недоумении. Деревянный дом, всегда заросший диким виноградом, в листве которого она прятала панамку, заботливо одеваемую бабушкой, но вызывающую насмешки друзей, теперь оказался обит пластиковой вагонкой и стоял открытым всем ветрам и чужим взглядам, словно голый.

Калитки в общий двор больше не было, как не было и самого двора. Размежевав на два отдельных участка, его разделили глухим забором и разделили надвое. У бабушкиного дома вход теперь находился не со стороны бывшего двора, а со стороны огорода. В месте, где бабушка с дедом сажали картошку, теперь красовалось крылечко с подмигивающим гномиком, будто усмехавшимся через щель в заборе над Ганниным недоумением.

Двор, огород и дом изменились до неузнаваемости. Из детства осталась лишь яблоня, посаженная дедом в год Ганниного рождения. Сейчас она цвела, словно назло прошедшим годам, благоухала ароматом, напоминая, какие вкусные яблоки каждый год снимал с нее дед, сушил в печке и на открытом воздухе, меняя под ними газеты.

Яблоки даже после сушки сохраняли не только вкус, но и запах. Посылка, присланная осенью или зимой специально для маленькой Ганны, обожавшей сушеные яблоки, пахла на всю квартиру, даже заколоченная. А когда папа аккуратно вскрывал крышку, щетинившуюся тонкими гнутыми гвоздиками, то от яблочного аромата и вовсе захватывало дух. Этот запах для Ганны был вкуснее любого другого.

Бабушка с дедом переехали, и сушеных яблок не стало. Ганна пробовала покупать их в магазине, дорогие импортные, дешевые, грязные, из отечественного набора сухофруктов, мягкие, липнущие к небу и безвкусные, или твердые, скрипящие на зубах застрявшим, не вымываемым в семи водах песком. Но это было не то. Не о том. Не из ее лепельского детства.

Ганна сквозь забор и пелену слез смотрела на свою яблоню, ставшую чужой. Где-то там, за забором, были ее кусты крыжовника, ягоды с которого она объедала еще зелеными и твердыми, не в силах дождаться, пока они поспеют. Ее смородина — красная, белая и черная, которую она ела прямо с кустов, и сладко-кислый сок тек по ее подбородку и пальцам — красный, белый, черный…

Она заставила себя отойти от чужого забора и перейти на другую сторону улицы, где в ее детстве росла огромная, уходящая в небо береза, раскидывающая сережки вокруг. Ее не было, вырубили. Дом мадам Щукиной снесли совсем. На его месте серел квадрат земли. Новый дом строили чуть в глубине участка, еще не огороженного забором. На втором этаже неуверенно тюкал молоток. Ганна подошла поближе.

— Простите, — прокричала она в сторону черного дверного проема. — Вы не подскажете мне, здесь Щукины еще живут?

На пороге дома появился молодой парень с обнаженным торсом, блестевшим от пота. В руке он держал молоток, которым только что бойко орудовал.

— Нет, Щукины этот участок продали. Нам продали, — сообщил он, оглядев Ганну с ног до головы. — А вы им кто будете?

— Я — бывшая соседка, — Ганна кивнула в сторону бабушкиного дома. — Здесь раньше Друбичи жили, я их внучка. Вот, приехала, хотела хоть кого-то знакомого встретить!

— Друбичи? — в голосе парня звучало сомнение. — Нет, не помню. Я ж раньше в другом месте жил.

— Конечно, не помните, они двадцать лет назад этот дом продали и отсюда уехали. — У Ганны вдруг защипало в горле. — Я поэтому не про них, а про Щукиных и спрашиваю. Хотя мадам… Ну то есть старшая Щукина, наверное, давно умерла.

— Бабка-то? Я ее не застал, но, наверное, померла. Дом бабкин сын продавал да дочка. Собачились еще между собой из-за денег все время.

— Сын и дочка? А вы не знаете, как их найти? — Ганна и сама не знала, зачем интересуется родственниками убитого Вальки Ванюшкина. Почему-то ей казалось страшно важным их повидать. Как будто это могло чем-то помочь Галицкому.

— Так дочка вроде в Витебске живет… — Парень почесал голый живот. — А сын где-то здесь, только он синь подзаборная. Я его трезвым один раз видел, когда мы договор купли-продажи подписывали. Так что, нет, не помогу я вам ничем.

— Спасибо, простите, — пробормотала Ганна, которой сегодня решительно ни в чем не везло.

Загребая кроссовками уличную пыль, она дошла до конца улицы и повернула налево, к плотине.

«Сейчас на озеро, потом по каменной дороге в лес, подышать сосновым воздухом, походить по хвойному ковру из опавших иголок, потом на центральную площадь и можно на автовокзал, уезжать. Как там у Ремарка, пусть мертвое прошлое хоронит своих мертвецов? Да, так и есть. Не надо было и приезжать в погоне за призраками».

Она дошла до Ульянки и снова остановилась как вкопанная. На месте развалин ГЭС стояло новенькое, выкрашенное веселенькой желтенькой красочкой здание. Электростанция работала, а вход на плотину был обнесен надежным забором с пущенной по верху колючей проволокой. Перейти на другой берег здесь теперь было невозможно.

— Да как так-то? — вслух спросила Ганна и вдруг заплакала.

Она столько раз представляла, как пройдет до середины плотины, остановится, как в детстве, перегнется через перила и будет долго-долго смотреть в толщу отвесно падающей воды, уносящей прочь горести, страхи и проблемы. Но оказывается, и это теперь было ей недоступно. Обойдя забор, она спустилась к реке, тоскливо смотря на откос дамбы на другом берегу, с которого папа всегда ловил рыбу. За дамбой начинался заливной луг, щедро усыпанный нежными незабудками. Они у нее тоже ассоциировались с детством, как и стрекозы, которых она любила ловить на лугу сачком, сделанным дедом из длинной палки, проволоки и марли.

От края забора в реку уходила натянутая сетка-рабица, и у самой кромки воды Ганна увидела большую дырку, в которую, если очень постараться, можно было пролезть. Вообще-то она не была склонна к хулиганским действиям и при иных обстоятельствах никогда не полезла бы на режимный объект, огражденный колючей проволокой, но зов детских воспоминаний оказался сильнее разумной осторожности. Ганна примерилась, изогнулась, опустилась на одно колено и через секунду уже отряхивалась по другую сторону забора.

«Если меня арестуют, то я позвоню Илье, и он меня спасет», — решила она, отгоняя страх, и, хотя в подобном заключении не было никакой логики, успокоилась и решительно зашагала к плотине.

Через минуту Ганна уже стояла, счастливо зажмурившись и подставив лицо брызгам. Под ее ногами с ревом падала вода, вызывая ужас и восторг одновременно. Пусть ненадолго, но Ганне все-таки удалось ощутить себя маленькой девочкой.

— Ты как здесь очутилась? — Очарование рассеялось, разбилось вдребезги, в него вторгся дребезжащий старческий голос и, открыв глаза, Ганна обнаружила спешащего к ней сухонького, чуть прихрамывающего старичка. В его облике было что-то знакомое, но основательно забытое. — Ишь ты, проникла без спросу и стоит. Вот я щас милицию вызову. Сдам тебя. Вдруг ты вредитель какой.