Читать книгу "Американский доброволец в Красной Армии. На Т-34 от Курской дуги до Рейсхтага. Воспоминания офицера-разведчика. 1943–1945 - Никлас Бурлак"

— Уря, ребя! Наш союзник проснулся! Аплодисменты! Аплодисменты!

Кто-то похлопал в ладоши и произнес:

— Попросим его рассказать нам о его Америке.

— Да-да! — подхватил кто-то еще. — Интересно, видел он, как у них там негров линчуют?

Какого черта! — подумал я. Что это он зовет меня союзником? Может, он из Смерша? Интересно будет посмотреть, какого цвета у него окантовка на погонах?

Но тут я сообразил, что все проще: скорее всего, земляк лейтенанта из Орджоникидзе — доктор Карлов — пересказал ему то, что узнал от моего экипажа. Вот откуда и появилось это «союзник». А раньше всех его произнес по отношению ко мне генерал Рокоссовский.

Что было дальше, легко догадаться: мои коллеги по палате засыпали меня вопросами о США.

— Расскажи нам о своей Америке! Расскажи! — орали мне со всех сторон. Почти каждый, с кем я знакомился в СССР, независимо от национальной принадлежности — русские, украинцы, евреи, казахи или узбеки, — все жаждали сведений о моей родине. Точно так же, как жители Бетлехема во времена моего детства жаждали сведений о Красной России.

Ретроспекция-4

Американское детство

— Знаете что, друзья, — сказал я, — поскольку говорить мне пока трудновато, я подумаю, о чем бы вам рассказать поинтереснее. Лучше после ужина, когда все в госпитале затихнет. Пожалуй, расскажу вам забавную историю о том, что бы я сделал, если бы остался в Соединенных Штатах.

Согласились.

После ужина все девять выздоравливающих собрались у моей кровати, несмотря на то что это было абсолютным нарушением госпитальных правил.

Свой рассказ я начал с того периода, когда я только-только окончил первый класс начальной школы имени Джорджа Вашингтона. Коротко — о моей компании, в которую входили родственники и друзья. Кузен Джонни был моим ровесником, он тоже окончил первый класс той же школы. Джиму исполнилось восемь лет, он уже отучился в трех классах нашей школы. Юджину и моему брату Джону было по десять лет, они перешли в шестой класс другой школы, называвшейся секондари-скул. А брату Майклу было уже четырнадцать лет, он стал десятиклассником в школе, называвшейся хай-скул. Вот такой был круг моего детского общения на нашей Восьмой улице в Бетлехеме.

До того дождливого воскресного утра все, за исключением меня, носили известные всей нашей улице прозвища. Майкла прозвали Ларди, то есть «Жирный». Но не потому, что он был таким на самом деле, просто-напросто он был плотнее всех остальных ребят. Брата Джона окрестили Хеффи, что означало «Половинка» — он был почти вдвое худее Майкла. Юджина Пэтрика прозвали Ю-Пэ — по начальным буквам его имени и фамилии. Джима Коссэка прозвали Кроссайд — «Косоглазый», так как он на самом деле немного косил; а кузен Джонни — Малыш, потому что он был самым маленьким среди нас. Лишь у меня одного не было никакого прозвища, меня называли просто Никки. (Правда, позже, когда я уже заканчивал начальную школу в Нью-Йорке и мои одноклассники узнали, что наша семья, кроме сестры Энн, собирается переехать в большевистскую Россию, меня стали дразнить так: «Никки-Никки — большевики». Бывшее в то время у всех на слуху слово, к сожалению, рифмовалось с моим именем, пусть и со смещенным ударением.)

Дождь лил как из ведра, и мы все не могли пойти в наш любимый Сокэн, где обычно летом играли в бейсбол. А потому, сидя под навесом, обсуждали городские новости. Разговор зашел о том, кто чем займется, когда вырастет.

Ларди заявил, что станет художником. Это никого не удивило, так как он рисовал здорово и в своей хай-скул был уже главным редактором школьной юмористической газеты в картинках. Хеффи сказал, что пойдет в университет и выучится на профессора истории или литературы. Никто в этом тоже не усомнился — он уже тогда, в десять лет, вмешивался в наши с Малышом споры и пытался нас поучать. Ю-Пэ намеревался открыть на Восьмой улице народный банк. Тоже понятно, ибо в свои десять лет он давал в долг деньги, требуя своевременного возврата с процентами, которые тщательно высчитывал. Косоглазый решил сразу после четвертого класса бросить учебу и устроиться на какой-нибудь корабль юнгой.

— Хочу повидать мир, — объявил он нам свой выбор.

Малыш, большой любитель сладостей, намеревался открыть мини-фабрику по производству ванильного и шоколадного мороженого.

— А ты, Никки, что молчишь? Кем ты собираешься быть, когда станешь взрослым? — обратился ко мне Ларди.

— Боюсь, что вы поднимете меня на смех, если скажу вам, — честно признался я.

— Нет-нет, не бойся, Никки, мы не станем над тобой смеяться, — заверил меня Хеффи. — Честное слово, и чтоб я сдох, если сказал тебе неправду! — поклялся он.

Все остальные дружно его поддержали:

— Давай, Никки, говори, не бойся!

— Я твердо решил стать президентом Соединенных Штатов Америки. Вот!

Никто — ни Ларди, ни Хеффи, ни даже Ю-Пэ, выполняя обещание, даже не улыбнулись, но я видел, что они с трудом удерживаются от смеха. А Косоглазый и Малыш открыли рот от удивления.

— Как тебе в голову пришла такая идея? — спросил Ларди.

— О'кей, — сказал я. — Даю вам четкое обоснование своей идеи. Позавчера, в пятницу, отпуская нас на каникулы, наша училка мисс Смит сказала мне: «Знаешь ли ты, Никки, что на основании конституции Соединенных Штатов ты, как уроженец Бетлехема, по достижении тридцатипятилетнего возраста будешь иметь полное право выдвинуть свою кандидатуру в Белый дом?» — «Спасибо, мисс Смит», — поблагодарил я ее и пообещал это запомнить.

Тут в разговор вступил Ларди:

— А ты, Никки, знаешь, во сколько обошлись президентские выборы шестнадцатому президенту Соединенных Штатов Аврааму Линкольну?

— Во сколько? Скажи, если знаешь, — ответил я.

— В одну бочку яблочного сидра. Но… — здесь Ларди сделал многозначительную паузу, — но уже в 1928 году тридцать первому, Герберту Кларку Гуверу, президентские выборы обошлись в несколько миллионов долларов. Я знаю, я читал об этом. А в 1960 году, когда тебе исполнится тридцать пять лет, стоимость выборов в Белый дом обойдется кандидату в сотни миллионов долларов!

— Так вот что, Ларди, ты пытаешься мне объяснить, — сказал я на полном серьезе. — А скажи-ка, — не ты ли мне на день моего рождения подарил толстого стеклянного поросенка?

— Ну я, — растерянно подтвердил старший брат.

— Так вот, — напористо продолжал я. — С помощью этой копилки к 1960 году я соберу столько долларов, сколько надо, и непременно выдвину свою кандидатуру в президенты! И знайте: с прошлой пятницы я уже не принимаю ни одноцентовые, ни пятицентовые, ни десятицентовые, ни даже двадцатипятицентовые монеты. Только долларовые банкноты. Меня поддержат миллионы членов профсоюзов Америки, потому что я за них буду стоять горой! Солидарность профсоюзов — это великая сила, — так говорит наш Пап. Разве нет, Ларди, Хеффи, Ю-Пэ, Косоглазый и ты, Малыш?