Читать книгу "Михаил Орлов - Александр Бондаренко"

Напомним, что всё это Волконский писал много-много лет спустя, когда многих друзей его юности уже не было в живых, а сам он стал совершенно иным человеком, нежели в годы своей лихой гвардейской юности. Именно этим, думается, и обусловлено его критическое отношение к прошлому.

Хотя, как мы уже сказали, времена настали отнюдь не радостные.

Позор Аустерлица и горечь Тильзита определили атмосферу в гвардейских казармах — при том что высшее руководство уже как бы и забыло обо всём произошедшем, заставляя полки готовиться не к сражениям, но к парадам и строго взыскивая с офицеров за любые нарушения формы одежды и рутинных правил службы. Соответственно, офицеры становились раздражительны и резки, их речи — злы и задиристы, порой даже обидны для окружающих.

В Кавалергардском полку участились дуэли, причём насмерть дрались из-за пустяков, из-за сущей ерунды.

«Императрица Елисавета Алексеевна имела обыкновение гулять в Летнем саду по утрам, и однажды была испугана появившимся неожиданно в саду караулом кавалергардов, возвращавшихся после смены в свои казармы; она сказала об этом Государю, и он приказал впредь караулам не проходить через Летний сад. Шеншин[69] пошёл однажды посмотреть, исполняется ли в точности этот приказ, и, войдя в сад, увидел штабс-ротмистра Авдулина[70], ведущего свой караул по одной из аллей. Шеншин немедленно напомнил ему приказ, Авдулин возразил, и слово за слово один другому наговорили дерзостей. Они стрелялись, и Шеншин был убит. Несмотря на это, Авдулин даже не был судим и оставался в полку, как будто даже ничего не происходило».

Хотя командование полка и получило замечание от Константина Павловича — но только за некоторые нарушения, допущенные при организации похорон злосчастного ротмистра Шеншина…

Порой дрались просто от скуки, из желания пощекотать себе нервы. Подобных забияк, не без успеха искавших повода для дуэли, называли французским словом bretteur, вошедшим потом и в русский язык, как бретёр. Пожалуй, наиболее известным из таких личностей в Кавалергардском полку был поручик Михаил Лунин — брат погибшего при Аустерлице корнета. Быть может, именно это его и ожесточило?

Однажды — разумеется, из-за какого-то пустяка, тому есть как минимум две версии — Лунин вызвал на поединок Алексея Орлова. К тому времени старший брат Михаила, отличившийся при Аустерлице, где он получил золотую саблю «За храбрость», перешёл штабс-ротмистром лейб-гвардии в Конный полк, составлявший с Кавалергардским одну бригаду, а потому их офицеры общались между собой довольно часто.

«Первый выстрел был Орлова, который сорвал у Лунина левый эполет. Лунин сначала хотел было также целить не для шутки, но потом сказал: “Ведь Алексей Фёдорович такой добрый человек, что жаль его”, — и выстрелил на воздух. Орлов обиделся и снова стал целить; Лунин кричал ему: “Вы опять не попадёте в меня, если будете так целиться. Правее, немного пониже! Право, дадите промах! Не так! Не так!” Орлов выстрелил, пуля пробила шляпу Лунина. “Ведь я говорил вам, — воскликнул Лунин, смеясь, — что вы промахнётесь! А я всё-таки не хочу стрелять в вас!” И он выстрелил на воздух. Орлов, рассерженный, хотел, чтобы снова заряжали, но их разняли. Позже Михаил Фёдорович Орлов часто говорил Лунину: “Я вам обязан жизнью брата…”».

Если бы выстрел Лунина оказался роковым и Алексей Орлов отправился к праотцам, то судьба нашего героя впоследствии оказалась бы совершенно иной… Но кто тогда мог об этом догадываться?

«Наша жизнь была более казарменного, нежели столично-светской… Ежедневно манежные учения, частые эскадронные, изредка полковые смотры, вахтпарады, маленький отдых бессемейной жизни; гулянье по набережной или бульвару от 3-х до 4-х часов; общей ватагой обед в трактире, всегда орошённый через край вином, не выходя, однако ж, из приличия; также ватагой или порознь по борделям, опять ватагой в театр, на вечер к Левенвольду или к Феденьке Уварову[71]… а тут спор о былом, спор о предстоящем, но спор без брани, а просто беседа. Едко разбирались вопросы, факты минувшие, предстоящие, жизнь наша дневная с впечатлениями каждого, общий приговор о лучшей красавице; а при этой дружеской беседе поливался пунш, немного загрузнели головою — и по домам…» — так описывал князь Волконский бытие своих товарищей, кавалергардских офицеров.

Однако последующие исследователи трактовали происходившие события несколько по-иному — в соответствии с духом своего времени. Рассказывая об этом периоде, биограф Орлова Л.Я. Павлова пишет:

«Новое поражение заставило молодых офицеров Кавалергардского полка, которые и раньше живо интересовались политическими проблемами, серьёзно задуматься над будущим страны.

М.Ф. Орлов организовал кружок офицеров-патриотов, среди которых были С. Волконский, М. Лунин, П. Лопухин, П. Киселёв, Ф. Уваров, Д. Бутурлин, П. Билибин, А. Меншиков. Впоследствии Волконский, Лунин, Лопухин и Орлов стали декабристами, Киселёв, Меншиков и Бутурлин занимали высокие военные и гражданские посты».

Не совсем понятно, правда, при чём тут гвардейский артиллерист светлейший князь Меншиков, ставший впоследствии адмиралом, и кто такой Билибин? Но все остальные — кавалергардские офицеры, из которых один только Михаил Лунин не выслужил генеральских эполетов. Однако мы бы не рисковали называть их каким-то «кружком», да ещё и «организованным Орловым». Просто, как пишет князь Волконский, Кавалергардский полк был как бы разделён на два «отдела»: «бонтонный» — то есть хорошего тона, и «мовежанрский» — то есть, так скажем, противоположного направления, где господа офицеры предпочитали разврат и умеренное пьянство вышеописанному времяпрепровождению — с театром и дружескими беседами. Про существование каких-либо «кружков» мемуарист не пишет ничего.

Ведь если бы нечто подобное было, то Сергей Григорьевич рассказал бы обязательно. А так, в очередной раз обращаясь к образу своего однополчанина, друга и родственника, к тому времени — давно уже ушедшего, он ограничивается многозначительной, но абсолютно неконкретной характеристикой: «Вместе с тем он в кругу петербургского общества приобрёл уважение, уже тогда стал во главе и мыслящей и светской молодёжи». Звучит, конечно, хорошо и красиво — вот только что это значит? Коим образом он мог «стать во главе»? В качестве кого?

Как вспоминал Волконский, в тесной офицерской компании обсуждались самые разные темы — а потому и не удивительно, что 25 августа 1808 года поручик Орлов (в чин этот Михаил был произведён недавней весной, 27 апреля) выступил перед сослуживцами с «Прожектом постановления» — трактатом о неустройствах в земле Русской, а также о том, что следовало бы сделать государю и его правительству, дабы, в конце концов, навести в империи порядок…