Читать книгу "Девять братьев - Николай Чуковский"

Уже близились сумерки, когда Сенечкин вдруг задремал. Он сам не заметил, как задремал, и не знал, сколько времени провел в дремоте. Вероятно, недолго, потому что, когда он внезапно открыл глаза, еще не совсем стемнело.

В передней скрипнул ключ в замке. Раздалось шарканье калош по полу. И мягкий голос Василия Степановича, как всегда, произнес:

– Это я, друг мой, я…

Сенечкин стремительно сорвал с головы кепку, спрятал ее под одеяло и закрыл глаза. Ему не хотелось видеть Василия Степановича.

«Уже умер? – подумал Василий Степанович, взглянув на Сенечкина. Остановился, прислушался. Сенечкин дышал. – Нет, пока еще жив. Спит».

Он вынул из кармана полученный по карточке Сенечкина кусочек хлеба, завернутый в обрывок газеты, и положил на подушку. Потом подошел к окну и посмотрел на свои часы. Оставалось четырнадцать минут.

Василий Степанович торопливо затемнил окно и зажег стоявшую на печурке коптилку. Вся мебель в комнате была уже сожжена, оставалась только кровать. Василий Степанович сел на край кровати, у ног Сенечкина.

Заметив на полу белый почтовый листок, он поднял его. На листке было нацарапано карандашом стихотворение. Василий Степанович наклонился к коптилке, поднес листок к свету и прочел:

Отлетело, отшумело,Поутихло – все пройдет.Сквозь привычный гул обстрелаУж незримый хор поет.Все слышнее, все слышнее,Все слышнее голоса.Все яснее и яснееИ синее небеса.В этом пенье, в этом тленье,В этом холоде высотМирный миг уничтоженьяНезаметно подойдет.

«Ну, вот и хорошо, – подумал Василий Степанович. – Смерть он называет – мирный миг уничтоженья. Значит, не очень мучается. А видно, совсем близко – уже хор какой-то слышит. Талантливо написано: «пенье – тленье». Я всегда говорил, что это талант».

Он опять взглянул на часы. Оставалось шесть минут.

Василий Степанович посидел еще немного, потом встал и ушел в соседнюю комнату, закрыв за собою дверь. Там он зажег фонарик. «Где же пальто и кепка Сенечкина? Они всегда лежали здесь. – Он несколько растерялся. – Неужели пальто там, у него?» Василий Степанович вернулся в комнату Сенечкина, закрыл за собой дверь и оглядел все углы: не было ни пальто, ни кепки.

«Надо бы растолкать его и спросить». Но прежде Василий Степанович еще раз поглядел на часы. Оставалось только две минуты.

Василий Степанович ужасно встревожился и заторопился. Будить Сенечкина нечего было и думать. Он открыл дверь в соседнюю комнату. Там, спеша и поддерживая полы своей шубы, он вылез через разбитое окно на карниз и пропал.

Сенечкин увидел, что в открытую Василием Степановичем дверь юркнул кот. Он тотчас же соскочил с кровати и погнался за котом. В разбитом окне вспыхнул ослепительный свет, озаривший небо. При ярком зеленоватом свете перед Сенечкиным на мгновенье мелькнули за окном крыши, шпили, башни, весь город, и он увидел Василия Степановича. Тот лежал у самого гребня ближайшей крыши, подняв руку вверх. Свет погас.

Сенечкнн захлопнул дверь в соседнюю комнату и снова лег под одеяло.

Неподалеку рвались бомбы.

25

Проснулся Сенечкин только в середине следующего дня, со смутным ощущением тоски и тревоги.

«Плохо, – подумал он, открыв глаза. Что плохо, он и сам еще не знал. Его тошнило, болела голова, но не это было плохо. Плохо было что-то другое, что-то случившееся вчера. – Ох, как плохо!»

И вдруг туман разом рассеялся. И он вспомнил вспышку яркого света, и окно, и Василия Степановича на крыше с поднятой правой рукой.

Все это встало перед ним, как видение. Это видение больше не оставляло его ни на минуту.

Так пролежал он несколько часов, мучительно вспоминая одно и то же.

Он понял, что вовсе не был несчастлив, голодая и размышляя о неизбежной смерти. Он готов был бы теперь заплатить любую цену, чтобы вернуть то недавнее время, когда душа его была полна мечтами, полна сознанием величия всего того, что совершалось кругом. Он тогда не был одинок в этой одинокой комнатенке: он был прочно связан с удивительным несдающимся городом, он дышал, надеялся, верил заодно с каждым из его жителей. Он умирал, но и умирая он, при всей своей беспомощности, участвовал в общем подвиге народа.

Как легко, как чисто было у него на сердце! И как безнадежно одинок он сейчас, как безвозвратно несчастлив своею причастностью к тому, что случилось!

Он не пытался утешать или оправдывать себя тем, что причастен был невольно. Не все ли равно – вольно, невольно. Теперь он обязан прикончить все это дело. И он прикончит. Сегодня же. Он еще не знал, что сделает, но, приняв решение, несколько успокоился. А успокоившись, нечаянно снова заснул.

На этот раз проснулся он только вечером – от грохота упавшей бомбы. Немцы опять бомбили город. Штора на окне была спущена, коптилка зажжена, кусок хлеба лежал на подушке. Сенечкин понял, что Василий Степанович уже заходил. Где он? Неужели ушел?

Трещали зенитки, но треск их затихал, удаляясь. Налет кончился. Сенечкин вдруг понял, что Василий Степанович сейчас, вероятнее всего, как раз там, на крыше. Он вскочил с постели и кинулся в соседнюю комнату. Слабости он не чувствовал. Одним прыжком вскочил он на подоконник, за которым была черная звездная ночь.

Снег смутно белел во тьме, и только благодаря снегу можно было отгадать далекое дно двора внизу и соседние покатые крыши. Под окном вдоль всей стены дома тянулся узкий карниз, но Сенечкин никак не мог его разглядеть. Он знал, что Василий Степанович умеет ходить по этому карнизу, держась рукой за металлический провод, протянутый вдоль стены. Если дойти до угла, с карниза можно переступить на край соседней крыши.

Сенечкин хотел было ступить на карниз. Он даже сел и высунул за окно свои длинные тощие ноги в шерстяных носках. Но черная пропасть внизу была слишком страшна. Он замер в нерешительности, не зная, что делать дальше. И вдруг услыхал близкое поскрипывание осторожных шагов. По карнизу шел человек.

В темноте ничего не было видно, и прошло довольно много времени, прежде чем Сенечкин различил неясные очертания шубы и шапки. Вблизи от окна Василию Степановичу нужно было преодолеть довольно сложное препятствие – водосточную трубу. Он обнял ее и медленно обогнул, прижимаясь к ней всем телом. Едва он сделал следующий шаг, как длинная нога Сенечкина метнулась перед самым его лицом.

Василий Степанович отпрянул в невыразимом испуге. Он снова обхватил рукою водосточную трубу и прижался к ней, напряженно вглядываясь во тьму. Но через минуту, узнав Сенечкина, овладел собой.

– Это вы! – воскликнул Василий Степанович без всякого раздражения в голосе. – Да что вы… Да разве можно в вашем состоянии лазить по окнам! Идите ложитесь в постель, дорогой мой.

– Я вам не «дорогой мой», – сказал Сенечкин яростно.