Читать книгу "Исчезнувший фрегат - Хэммонд Иннес"

— Вы это серьезно? — спросил я. — Вы действительно учились в Итоне?

— Именно так. Старик Нобби написал мне письмо, которое попечители торжественно мне вручили в своей конторе в адвокатской палате Грейс-инн. Я тогда там же его и прочел, но не сказал им, о чем в нем говорилось, хотя они и хотели знать, естественно. Полагаю, самое лучшее, что там было и что, возможно, будет и вам интересно, вот это: «Я не хочу, чтобы ты стал таким же мелким жуликом, как я. В Итоне тебя научат, как правильно делать дела. Ты не должен на них попадаться. Вспоминай об этом. Хотя бы иногда».

Он взглянул на меня с самодовольной миной.

— И я не попадался, пока, по крайней мере.

— Значит, вы не выигрывали миллион на тотализаторе.

— Никогда не играл на тотализаторах. Это пустая трата времени для человека, чья жизнь такая же насыщенная, как у меня. После Итона я не стал поступать в университет, а решил немного повидать мир. Попечители оказались слишком строги, чтобы позволить мне использовать деньги, предназначенные на университетское образование, для удовлетворения моей жажды странствий, но если вы воспитывались за прилавком старьевщика в Ист-Энде, то вы на удивление находчивы в том, что касается возможности подзаработать, особенно на границах, а в то время в Европе их было множество, несмотря на Общий рынок[44].

— Таким образом вы его и сколотили? — спросил я его.

— Что? А, миллион.

Он отрицательно покачал головой, снова наклоняясь ко мне и схватив своей клешней мое предплечье.

— Знаете, что я вам скажу? Если бы я полагал, что у меня есть миллион, это бы значило, что я слишком занят подсчитыванием своих денег, чтобы раскошеливаться на экспедицию в море Уэдделла. Я не знаю, сколько имею. У меня четыре здоровенных дальнобойных грузовика, перевозящих грузы через Турцию на Ближний Восток и в Персидский залив. Я торговец, видите ли. Все мои деньги в деле.

— А как же тот чек…

— Какой чек?

И, когда я напомнил ему о вырезках из газет, которые он показывал нам на «Катти Сарк», он расхохотался и сказал:

— Любое рекламное агентство с графическим отделом легко справится с такой мелочью. Мне нужно было что-то наглядное, понимаете, нечто такое, что можно показать людям и что вызовет их доверие, но в то же время не покоробит их представлений о нравственности. Если бы я сказал, что перевожу оружие, занимаюсь незаконной торговлей с арабами, иранцами, израильтянами, всякими бандитами, пользуюсь услугами сомнительных посредников, никто не стал бы иметь со мной дела. А выигрыш на тотализаторе…

Уорд подмигнул мне, и я вдруг представил его в образе букмекера на скачках в безвкусном клетчатом костюме или даже помощником букмекера. У него как раз подходящее для этого лицо — потрепанное и слегка грубое. Но этого не замечаешь из-за энергичности, затмевающей в нем все остальное. Возможно, черты его лица и грубоваты — этот похожий на клюв большой нос, — но благодаря переполняющей его энергии, которая постоянно себя проявляла, в памяти отпечатывался характер этого человека, а не его внешность. Через какое-то время я даже перестал замечать это вздутие на его полупустом рукаве. А когда он улыбался, как улыбался сейчас, его потрепанное лицо обретало живость и сердечность, придававшие ему незаурядное обаяние.

— Во мне много всего намешано, не правда ли?

Несомненно, так оно и было, если только все, что он мне рассказал, было правдой.

— Ваша мать и вправду была проституткой?

— Точно.

— И вы никогда не видели отца?

— Никогда.

Думаю, хотя бы часть всего этого он выдумал, и при столь тесном соседстве в салоне самолета казалось несущественным то, что я задал ему два таких личных вопроса.

— Ну и зачем вы мне это все рассказали?

— Понимаете, — сказал он, — я не знаю, где мы в итоге окажемся, сколько времени проведем вместе и что с нами будет. Но это не увеселительная прогулка, и одно можно сказать наверняка: если мы отправимся на этом корабле, который она меня уговорила купить, в Антарктику, вы и я, и миссис Сандерби, и норвежский механик, с которым я не знаком, и тот парень, который, как она полагает, видел корабль и которого она считает хорошим штурманом, все мы пятеро будем жить бок о бок в тесном пространстве маленького судна. О вас я все знаю. Я навел о вас справки, да и без того ваш характер написан у вас на лице, мне можно было и не утруждать себя. На вас можно положиться, и, без сомнений, я с вами сработаюсь без проблем. Вопрос в том, поладите ли вы со мной, и я подумал, что, пожалуй, это подходящая возможность для вас узнать кое-что из моего прошлого. Просто для того, чтобы, когда мы окажемся в сложной ситуации, у вас было представление, почему я веду себя так, как, скорее всего, поведу.

Неожиданно он осклабился.

— У меня непростой характер, видите ли. Так что, если есть еще вопросы, — сейчас самое время их задать.

— Конечно есть. Сам собой напрашивается.

— Сандерби? — понимающе кивнул он. — Вы не верите, что она мне звонила. В этом дело?

— Не совсем так. Вы уверены, что не перепутали день? Вы сказали, в четверг вечером.

— Именно так. Она летела в Париж, аэропорт Шарль-де-Голль. Затем в Мехико и в Лиму.

— Вы хотите сказать, что утром в ту среду в Южном доке выловили не ее тело?

— Определенно не ее. А как иначе?

— Но ее сумочка…

— Должно быть, она ее бросила в воду. Это единственное доказательство для полиции, что тело принадлежит ей.

— Она сказала, что сделала это?

— В смысле, бросила сумочку в воду? Нет, она этого не говорила. Это не нужно было, да и вообще речь шла кое о чем другом. Об этом студенте, Карлосе. Она была на взводе, сильно взбудоражена. Как думаете, она принимает наркотики?

— Не сказал бы. Она произвела впечатление достаточно благоразумной.

— На меня тоже. Но у нее был такой возбужденный голос…

Он замолчал, глядя на облачный ландшафт, вздымающийся к западу огромным нагромождением кучевых облаков причудливых очертаний, освещенный с той стороны ярким солнечным сиянием.

— Он красавчик? Вы говорили, что видели его.

Я пожал плечами.

— Он худой, серьезный такой на вид и, да, довольно смазлив, каковыми часто бывают испанцы.

— Итальянцы, вы хотели сказать. Парень итальянец.

— Откуда вам это известно?

— Его мать, Розали Габриэлли, дама с весьма сомнительной репутацией из Неаполя, состояла одно время в респектабельном браке с отцом Айрис, Хуаном Коннор-Гомесом, сыном-плейбоем миллионера, владельца большого магазина. Отец Карлоса — сицилиец Лучано Боргалини. Роберто, брат Лучано, подыскивал Габриэлли мужиков.