Читать книгу "Тень волка - Ричард Остин Фримен"

– Я никогда не видел ничего более прелестного, – сказал эсквайр, когда мы вышли на улицу, – чем та картина, на которой ваша юная леди обнимала этого волкодава.

– Ну, – проворчал я, – о вкусах не спорят.

– Ревнуете к собаке? – усмехнулся эсквайр. – Вы должны были до своего отъезда видеть хозяина этой твари. Я слышал, что французы удивительны в обращении с женщинами, но – мой Бог! – мне было так забавно наблюдать за ним, пытающимся ухаживать за ней!

Глава IX. В снежных сумерках

Когда мы вновь оказались в безжизненном и заиндевелом саду старого Пита, Де Рец, обнюхав ступени крыльца, в возбуждении потянул меня к промерзшему парнику. Затем, подняв свою голову и издав единственный глубокий горловой лай, он так стремительно повлек нас через пролом в разрушенной стене и сквозь маленькую рощицу за домом, что мы едва могли угнаться за ним. Не задерживаясь, мы обогнули вершину Холма Повешенных – и это было дурным предзнаменованием, как я вспоминал впоследствии – затем миновали пастбище фермера Бьюкона и восемьдесят акров холмистой, вспаханной под пары земли Корнелиуса Тернера. Мы пересекли канал Ван Несса в том месте, где человек может перепрыгнуть его, а затем стали быстро вскарабкиваться по крутому склону, углубляясь в чащу графского леса. В чистом лунном свете за деревьями леса вдруг мелькнула добрая полумиля вспаханной земли, перед которой мы застыли, истекая потом; и вдруг огромная собака потянула за поводок с такой силой, что мое запястье, затянутое петлей, пронзила боль.

Солнце к тому времени уже перевалило через верхушки деревьев, и мы оказались, должно быть, если считать по прямой, в добрых восьми милях от дома, когда Де Рец наконец прервал свой бег. Окаймленный узкой прибрежной полосой, горный пруд, воды которого рябил легкий ветерок, расстилался перед нами. Волоча меня то на дюжину шагов влево, то на две дюжины шагов вправо, огромное животное, растерянно обнюхивало землю у своих ног; на высохших стеблях травы мерно дрожали грушевидные капли росы, и тонкий ледок вокруг копьевидной увядшей осоки покрывали лучи тонких трещин.

Наконец пес поднял голову и отвел душу в долгом и надрывном вое.

Мы с эсквайром, с трудом волоча ноги, обошли опушку леса, сделав одну или две попытки найти утраченный след на дальнем склоне холма, но совершенно напрасно. Вероятно, солнечное тепло уничтожило следы волчьего запаха. Всем своим видом демонстрируя потерю интереса к погоне, Де Рец небрежно принюхивался к земле то в одном месте, то в другом, и, наконец, окончательно превратившись в угрюмого пса, улегся на свои следы и отказался двигаться до тех пор, пока не убедился по нашим закинутым за спины ружьям, что наши мысли обращены к дому.

Только тогда он вскочил на ноги и пустился рядом со мной рысью, вскидывая, когда кто-либо из нас начинал говорить, свою огромную голову и с необычайным в известном смысле пониманием вглядываясь в наши лица.

Впрочем, такое с собакой случалось не часто.

Совершенно выдохшиеся, мы оставили волкодава в его деннике на конюшне, и затем сделали удачный ход. совместив в моей столовой завтрак с обедом, ускорив начало нашей беседы, состоявшей главным образом из сентенций адвоката, которые он высказывал мне по поводу ухаживаний мосье де Сен-Лаупа за Фелицией в течение той недели перед отъездом француза в Нью-Йорк, когда я отсутствовал в городе по дядиным делам. Мосье де Сен-Лауп при каждом удобном случае старался бывать в доме дяди и как можно чаще совершать прогулки с Фелицией. Воскресное утро он провел в церкви, усевшись на дядино место и разделив с девушкой ее молитвенник. На рассвете он бродил по осеннему лесу, а затем, собрав букет последних поздних полевых цветов, попросил Барри украсить ими стол Фелиции, положив их рядом с тарелкой девушки.

Эти новости вывели меня из душевного равновесия, и те чувства, которые они вызвали, оставшись ночью со мною наедине, могли стать причиной сновидений, настолько заполненных дурными предзнаменованиями, что я рисковал впасть в гнетущую тоску, лекарства от которой у меня не было. Две недели назад у меня были прекрасные перспективы, похороненные сегодня в уготовленном мне моим дядей будущем, окрашенном в грязноватые желто-коричневые тона и приковывающем меня цепью здесь, в Нью-Дортрехте, к мизерному столу клерка, ибо мой долг требовал от меня находиться рядом с дядей и поддерживать его в невзгодах последних лет его жизни, в то время как Фелиция, выйдя замуж за графа де Сен-Лаупа, станет блистать в самых аристократических кругах столицы.

Я понимаю, что произвожу печальное впечатление, демонстрируя недостаток таких качеств, как смелость, находчивость и инициатива, обладая которыми герой рыцарского романа рассчи тывает справиться с окружившими его напастями. Но я замечаю, что вашему романтическому герою куда больше нравится блистать при спасении прекрасной героини от злодеев или при кораблекрушении, чем предоставляя ей достойную крышу над головой и трехразовое питание, что для меня тогда было проблемой. Но дневной свет помог мне вернуться к реальному восприятию действительности, делая в то же время еще более тревожными мои размышления, потому что они стали гораздо целесообразнее, чем мои полуночные страхи. И дядино поведение, наблюдаемое изо дня в день, убеждало меня в том, что я не ошибаюсь в своих расчетах.

Каждый вечер, покидая контору вместе со мной, дядя облачался в мантию безмятежного спокойствия, под которой он старался скрыть свои тревоги и опасения, и выглядела она с каждым днем все более изношенной и потертой.

Каждое получаемое им письмо и каждый биржевой бюллетень усиливали его депрессию. Не раз в своих глубокомысленных рассуждениях дядя преувеличивал важность скорого возвращения мосье де Сен-Лаупа, нарочито добавляя при этом, что француз привезет с собою слухи, т. е. нечто более заслуживающее внимания, чем все новости, пробившие себе путь на страницы печатных изданий. Однажды в своих мыслях он зашел так далеко, что даже поинтересовался вслух характером капиталовложений мосье де Сен-Лаупа, полагая, что деньги графа все вложены в британские ценные бумаги, так как они с наибольшей прибылью обращаются в наличные деньги и в настоящее время наиболее предпочтительны для вложения финансов в этой стране.

Но мысли о долговых расписках, выданных «Баркли и Баркли» за последние двенадцать месяцев, все же занимали главное место среди этих возможностей, но, я был уверен, только до тех пор, пока эта бездействующая компания не перейдет ко мне, ее законному наследнику.

Не прошло и недели, как эти его мысли о французских капиталах, соединенные с суждениями, о которых я уже упоминал, со всей очевидностью выявили сущность его надежд. Не заметил ли я, спрашивал дядя, что Фелиция произвела сильное впечатление на мосье де Сен-Лаупа. А в следующий раз он говорил мне: Фелиция, кажется, находит французского джентльмена самым приятным мужчиною нашего городка. Не думаю ли я так же? Разумеется, их сближает общий интерес к музыке. Но он полагает, что девушка хотя и без приданого, но хорошенькая и очаровательная, могла бы в такой ситуации вести себя с мужчиною более сдержанно. И Фелиция могла бы поступить таким образом с французом. И даже намного хуже! Хотя, с одной стороны, благородство и аристократизм соединены в нем с образованием, воспитанием и вполне приличной для новой страны суммой денег; но, с другой стороны, он эмигрант, за голову которого назначена награда. Да, бесспорно, мосье де Сен-Лауп вполне мог позволить себе совершить поступок куда менее достойный, чем женитьба на девушке, принадлежащей к одной из самых старейших в Америке фамилий.