Читать книгу "Не могу без тебя - Татьяна Успенская-Ошанина"

В дверях — виноватая секретарша, похожая на городничего из «Ревизора», с распахнутыми в страхе и растерянности руками, оправдывается:

— Я сказала, заняты, а она лезет! Говорит, жена зама!

— Что это за работа, чтобы не ночевать дома?! — кричит женщина, не обращая на секретаршу никакого внимания. — Детей позабыл. Слушайте, я нашла письмо: «Прости, моя родная, что на „ты“. Всё время передо мной твоя улыбка. Ты… — Тут директор (отец) махнул рукой, чтобы секретарша вышла. — Ты открыла мне меня, сделала сильным, я посмел высказать своё мнение против рутинного эксперимента».

— Хватит! — оборвал директор женщину.

— А здесь больше и нет ничего.

— Дайте, дайте мне скорее! Как он пишет — «рутинный»?!

— Вас не интересует тот факт, что письмо вашей жене?

Мама. Это их с Иваном мама.

Перекрашенная, безвкусно завитая, с выщипанными по моде бровями, в нелепом наряде, вульгарная женщина на экране — мама?!

Мама одевается строго, в английском стиле. Не красится. И волосы не завивает. Они у неё — лёгкие, пушистые, стоят вокруг головы ореолом. И брови не выщипывает, брови — две пушистые стрелы, с чуть заметным углом посередине. Мама совсем другая, ничуть не похожа на эту — жену приятеля. Почему же ей давали лишь мелкие роли? Почему она соглашалась их играть? Зачем Ваня привёл Марью сюда? Она не хочет видеть маму изуродованной, не хочет слышать не похожий на мамин, грубый, голос.

Это насилие — в мамин день рождения издеваться над мамой.

Но вдруг Марья замерла. На третьей минуте, отведённой маме в фильме, мама взглянула Марье в глаза. Страдание, истинное, наверняка не предписанное ролью, не запланированное режиссёром, не увиденное отцом и не замеченное Марьей в тот год, когда фильм шёл, выплеснулось в Марью из маминых глаз. И нет больше крашеной, вульгарной бабёнки, есть измученная женщина, за нелепой оболочкой прячущая свою тоску.

Мама уже тогда была несчастна, открыла внезапно Марья. Уже тогда отец был неверен, не с той девочкой, на которой женился теперь, с другой, с третьей — разве важно, с кем, важно то, что мама знала о его неверности, знала и мучилась этим, а для борьбы за себя был у неё в «ножнах» не клинок — этот вот единственный взгляд, вопящий, умоляющий, она позволила его себе вопреки сценарию, вопреки отцу, убравшему её со сцены на задний план, взгляд-протест против ординарности, однобокости брошенной ей — подачкой — роли!

И героиня, освящённая страданием, стала Марье близкой — с таким взглядом она не может быть ни безвкусной, ни вульгарной! Это просто маскарад. Для слепца, каким был отец, самоуверенного и самовлюблённого. Для примитивного режиссёра.

Почему — «примитивного»?! Меркурий Слепота настойчиво приглашал маму сниматься в своей картине! Может, потому и приглашал, что разглядел этот живой, выбивающийся из шаблонов взгляд, может быть, он догадался, что мама — большая актриса, насильно загнанная на задний план?! Кто знает…

Давно громыхает директор (отец) — подать, мол, сюда Ляпкина-Тяпкина, который навязал заводу эксперимент, подать, мол, сюда протесты, зама, почему ему, директору, не доложили о них. Давно уже воркует директор (отец) с женой: «Ты ни в чём не виновата, если любишь». Давно уже фильм катится по проторенной, проштампованной дорожке дальше, а Марья, откинувшись на спинку кресла, закрыв глаза, смотрит в мамины глаза. «Бедная моя! Если бы я тогда была взрослой! Если бы я тогда понимала!» Не оставь её Иван на целых два года одну, разве увидела бы она сегодня маму?! Нужно самой сильно перестрадать, чтобы почувствовать, понять чужие страдания.

— Ну, вот и встретились, — сказал Иван. — Ты заметила, как мама смотрела?

Марья не кивнула благодарно брату — он тоже понял! — продолжала в тишине, наступившей после окончания фильма и Ваниных слов, смотреть на маму, не в силах помочь ей. Она ещё не знала, она лишь смутно догадывалась: никакая самая сильная дочерняя любовь не освободила бы маму от боли, нанесённой отцом. Между мужчиной и женщиной нет посредников.

— Хочешь ещё фильм? Я на всякий случай попросил вынуть из архива.

Марья встала:

— Нет, что ты! Нет! Пойдём отсюда!

— Погоди!

3

Марья взглянула на брата. Во внезапно вспыхнувшем свете Иван казался смущённым.

— Что с тобой? Случилось что-нибудь?

Иван виновато смотрел на неё.

— Понимаешь, я говорил «не надо!», но ты знаешь…

Марья все ещё не понимала, о чём он, почему так растерян — даже вспотел от напряжения.

— Что случилось?

— Ты знаешь характер. Сказал «хочу»! В общем, сейчас сюда придёт отец. Просил подождать. Он мечтает вместе пообедать. Просил уговорить тебя… объяснить, что жизнь проходит, одна ведь жизнь, и ты должна понять, он же не виноват, что полюбил.

Оглушённая в первое мгновение, Марья, словно её подтолкнули, кинулась к выходу. Встретиться сейчас с отцом означает окончательно предать мать. Не заметив ступеньку, Марья чуть не упала, но удержала равновесие и стремительно, позабыв о сумке, оставшейся в кресле, об Иване, о себе самой, видя перед собой лишь материнские страдающие глаза, миновала дверь и понеслась по коридору. Мимо лифта — к лестнице, и — вниз, через несколько ступенек, ухватившись за перила. «Нет! Нельзя! Нельзя!» — стучало в голове.

— Фу-ты… — Иван догнал её, властно взял под руку, остановил. — Я совсем забыл, ты держала первое место по бегу на короткие дистанции.

А ты забыла, что я профессиональный футболист. Отдышись, сумасшедшая. Возьми свою сумку. Отец не догонит нас. Ему и в голову не придёт, что ты проводишь со мной соревнования по бегу.

Марья хочет продохнуть воздух, и не получается: воздух хлюпает в глотке.

Если бы мама попросила: «Матвей, дай мне сыграть настоящую роль?!» — Марья знает, что ответил бы отец: «В одной берлоге может жить только один медведь!» К месту и не к месту отец любит повторять эту фразу. Такого разговора быть не могло. Мама — человек гордый, не стала бы ничего просить для себя, а отцу и в голову никогда не пришло бы дать ей большую роль. Почему же мамин голос звучит, точно разговор был?

— Это твой отец, между прочим, Маша. Ни бабушек с дедушками нет у нас с тобой, ни тёток с дядьками, один отец. Я понимаю, ты его винишь в смерти мамы. Что же ему было делать, если он разлюбил? Ясное дело, мама чувствовала и была несчастна. Чем дальше, тем больше. Мама не выдержала бы всё равно. Жить без любви отца она не умела. Всё равно погибла бы. Может, ты не знаешь, она даже пила — с Колечкой…

— Замолчи!

— Молчу, если хочешь. Только это не изменит ни того, что было, ни того, что есть. Отец меньше виноват, чем кажется. Я прошу, для меня помирись с ним. Тебе станет легче жить. Я же знаю, ты тоскуешь о нём! Да и живёшь трудно. Твоя стипендия — не деньги. Какая может быть гордость с близким, любящим тебя человеком, почему ты не можешь принять от него помощь?