Читать книгу "Добей лежачего - Дэн Кавана"

Мэгги кое-что знала о футболе. Не так много, призналась она, по-настоящему игра зацепила её только в этом сезоне, но она ходила на все домашние матчи. Она умела слушать и не задавала глупых вопросов. Фанаты, знал Брэндон, любят задавать глупые вопросы. Сначала ему нравились все болельщики — все, кто любит игру, казались ему хорошими людьми, а если им нравилось, как играет Брэндон, они казались ему ещё лучше. Но в конце концов от них устаёшь — по крайней мере, устаёшь от двух типов болельщиков. Первый тип — те, кто ничего не знает, они хихикают и подталкивают друг друга, спрашивают, кто это там, не Брэндон ли Доминго, и говорят, что правда же, как здорово быть профессиональным футболистом, и какой классный гол он заколотил «Порт-Вейлу», хотя на самом деле мяч тогда влетел в ворота всего-навсего рикошетом от твоего колена, да и то потому, что вратарь в этот момент думал о чём угодно, только не о футболе. Вторым типом были всезнайки, которые видели Стэнли Мэтьюза, когда тебя ещё и на свете не было; они могли очень подробно рассказать тебе, в чём проблема твоего клуба, твоего начальства, а в первую голову, твоя и твоей игры. Они расскажут, играешь ли ты слишком глубоко, или слишком рвёшься вперёд, совсем не бываешь в центре или боишься уйти из центра, держишь мяч чересчур долго или торопишься от него избавиться. Порой Брэндону казалось, что только такие болельщики и ходят на матчи. Футбол, в любом случае, был проще, чем они о нём думали. Ты много тренируешься, выходишь на поле и выкладываешься по полной — так каждую неделю; футбол — это работа, работа, которая должна нравиться, и каким бы докой в ней ты ни стал, всегда будут люди, которые умеют делать её лучше тебя. Так, по крайней мере, видел игру Брэндон.

— Ты расстроился оттого, что они тебе свистели?

— Нет. Да. То есть, тогда-то нет, потому что концентрируешься на игре и не хочешь доставлять им удовольствие. А вот потом… да, потом это немножко понижает настроение.

— Зачем они это делали?

— Наверное, им не понравились мои светлые волосы и большие голубые глаза, — сказал Брэндон.

Это немножко разрядило обстановку. Он словно бы говорил: видишь ли, я темнокожий, может, ты этого до сих пор не заметила, но я считаю, что должен тебе об этом сказать. А когда она стала смеяться вместе с ним, это словно бы значило: как мило, что ты об этом сказал, я вроде как видела, что с тобой что-то не так, но всё не могла догадаться, в чём дело.

Брэндон поднялся с места.

— Хочешь джин-тоника с лимоном и со льдом? — поддразнил на этот раз он её.

— «Драмбуйе» с лимонадом, — ответила она, и они засмеялись. В «Альбионе» ему явно нравилось больше, чем у Бенни. И сказать по правде, его не так уж тянуло в «Пальму».

Они сидели чуть не до самого закрытия, и Брэндон думал: а ты симпатичная девчонка. Будут, конечно, трудности, но ты мне нравишься.

— Ты после игры, наверное, чувствуешь себя очень усталым?

— По всякому. Когда проигрываешь, конечно, да. Ни на что смотреть не хочется. Ждёшь-не дождёшься понедельника, чтобы начать тренироваться. А если выигрываешь, так, кажется, через полчаса опять можешь выйти на поле. Подъём какой-то чувствуешь, что ли. Не знаю.

— Что ж, я рада, что ты сегодня выиграл.

— И я рад. Нам позарез нужны были эти три очка.

Она живёт рядом с Твифорд-авеню, не подбросит ли он её? Конечно, сказал он, не обращая внимания, что она не сказала «поедет» или «заедет» или ещё что-нибудь в этом роде. Но когда он включил мотор, она сказала: кофе у меня нет, но есть «Драмбуйе» и холодный лимонад.

— В чужой монастырь… — сказал Брэндон со смехом.

Они сидели на кухне и — что верно, то верно — пили больше, чем надо бы. Мэгги смешивала коктейли, и Брэндону казалось, что каждый новый был крепче предыдущего. На четвёртом он сказал:

— Эй, а тут вообще есть лимонад?

Она подошла, села к нему на колени, потрепала его по щеке и сказала:

— Неужели этот могучий центрфорвард просит лимонадику?

Брэндон подумал, я не центрфорвард, зачем она меня так называет. Ему вдруг показалось очень важным ей это разъяснить.

— Я не центрфорвард, — очень серьёзно проговорил он, — я даже не чистый нападающий. Просто я забиваю голы.

— О, так ты забиваешь голы? Что ж, классно забиваешь!

Брэндон засмеялся, но ему было неловко. Она взяла инициативу в свои руки, она сидела у него на коленях; он стеснялся этого, но ему всегда было немного не по себе с белыми девчатами. Они-то, конечно, считали, что он эдакий мачо, и жаждали, чтобы он станцевал лимбо прямо у них на кровати, но на деле он вовсе таким не был. Он до сих пор даже не погладил её бедро, а ведь оно было совсем рядом с его рукой, а юбки на ней почти что и не было. В тот «Драмбуйе» явно надо было добавить ещё лимонаду. Вся штука была в том, что она ему и в самом деле нравилась.

— Всё хорошо, — шептала она, склоняясь всё ближе к нему, пока её голова не оказалась у него на плече, а губы — совсем рядом с его ухом. — Всё хорошо. Осталось только пойти в постель.

Он кхекнул.

— Правда? А я думал, это только для взрослых.

Она соскочила, потянула его вон из кухни, втолкнула в спальню и исчезла, прикрыв за собой дверь. Сначала он не вполне сообразил, что происходит, — может, она решила спать на диване? — но как бы то ни было, здесь была спальня, здесь была кровать, и здесь он вроде как должен был спать. Поэтому он разделся, залез в постель, понюхал простыни и подумал: что ни говори, Брэндон, а день удался, три очка и хорошенькая девушка — это лучше, чем проигрыш и суходрочка, разве нет? Он не знал, выключать ему верхний свет или нет. Может, лучше выключить и зажечь лампу? Ещё он не знал, будет ли сегодня спать один. Парни, наверное, до сих пор зависают у Бенни. Он надеялся, что Дэнни Мэтсон не станет его дожидаться. Он хорошо относился к Дэнни, но с тех пор, как с ним случилась та неприятность, они отчего-то стали реже видеться. Надо бы ему о нём позаботиться. Ему, должно быть, ой как не сладко. Может, у Мэгги есть подружка, которой нравятся загипсованные футболисты?

Слышен был приглушённый звук бегущей воды, потом дверь закрылась, открылась другая. Эта дверь, подумал Брэндон, который лежал, прикрывая глаза от яркого света. Потом свет погас, и дверь закрылась. Он почувствовал, как потянулась простыня, как ткнулось ему в бедро чужое колено — и извинился, хотя это была не его вина.

— Помнишь, в пабе, — сказала она.

— Что?

— Мы говорили о матче, и я сказала, что мне показалось, ты не знаешь, куда его девать.

— Да.

— Ну теперь-то ты знаешь, — и она прижалась ещё теснее.

— Гадкая девчонка, — сказал он, шлёпая её по попке и впервые за всё время целуя — не очень точно, потому что света-то ведь не было. — Гадкая ты гадкая. Иди, помой рот с мылом.

— Или чем-нибудь ещё, — отвечала она.