Читать книгу "Персы и мидяне. Подданные империи Ахеменидов - Уильям Куликан"

Короче говоря, повсюду мы сталкиваемся с новыми данными, намекающими на образующее влияние Урарту и Мидии, но не доказывающими его. Мы не можем оценить размеры эламского наследия: персы, несомненно, позаимствовали у эламитов одежду и, вероятно, клинопись, хотя персидский шрифт имеет определенное сходство с урартским. Если мы утверждаем, что ионийское влияние, которое могло сказаться на ахеменидской архитектуре, не уникально само по себе, а также вдохновлялось урартами, не кажемся ли мы слишком пристрастными к государству Урарту? Запутанность ситуации связана в основном с нашим недостаточным пониманием взаимосвязей между урартским и финикийским, или северносирийским, искусством. Боковые завитки и кольца чашелистиков ахеменидских колонн были элементами, изначально присущими финикийскому искусству, но, я полагаю, нам следует предположить, что они переместились в Персию через Урарту, хотя окончательный ответ дать невозможно, поскольку архитекторы Ахеменидов, очевидно, были эклектиками. Финикийско-ионические связи также важны для ахеменидской проблемы из-за присутствия в Курдистане скальных гробниц с фасадами, украшенными колоннами ионического типа. Очевидно, что они выполнены мидянами, и среди этих гробниц есть особенно изящная в Да-у-Духтаре, в самом Фарсе, которую иногда называют могилой Теиспа, или Кира I. Определенно нет никакой возможности ее датировать, не считая того, что основания ее колонн такие же, как в Пасаргадах. Но происходят ли капители из Ионии, или они появились в Мидии, Персии и Ионии из одного источника? Этим источником могли быть только «протоэолийские» капители финикийской и израильской архитектуры, и намек на то, что они тем или иным образом довольно рано упрочились в Персии, можно найти на рельефе Саргона II (приблизительно 710 г. до н. э.) из Хорсабада с изображением маленького домика, не отличающегося от фасада Да-у-Духтара и имеющего очень похожие колонны. Он стоит вместе с персидским алтарем огня в очень лесистой горной местности, вероятно в Мидии. Вырубленные в скалах гробницы, предположительно без фасадов, многочисленны вокруг Кармир-Блура, и мы можем признать урартский район очевидным источником для ахеменидского обычая захоронения в вырубленном в скале помещении и не искать его дальше в Малой Азии.

Ионийцы, безусловно, использовались как ремесленники в Сузах и Персеполе, но их влияние в архитектуре кажется несущественным. Хотя широкому распространению колонн в Ионии и Персии того времени придавалось серьезное значение, ахеменидское использование колонн на самом деле ближе к египетскому. В египетском храме, построенном Дарием в оазисе Харгех, использовались колонны для гипостильного зала, а Камбис, согласно Диодору Сицилийскому, использовал строителей из Египта. Элемент венчика из лотосов на колоннах, лепная выкружка на дверях, а также массивные лепные украшения на самих порталах – все эти элементы Ахемениды получили из Египта. Торусы и гофрировка колонн, однако, имеют наиболее четкие параллели в Ионии.

В заключение нужно заметить, что, хотя в результате последних открытий проблема ахеменидской архитектуры не утратила своей сложности, аргументы в пользу наследия мидийской архитектуры с сильным урартским компонентом позволили яснее понять, что заимствовалось извне, а что может претендовать на принадлежность к местному национальному стилю.

Глава 6Искусство Ахеменидов

Интернационализм империи Ахеменидов отражен не только в законах, хрониках и в использовании арамейского языка как международного административного, но также в единстве стиля произведений искусства во всех его видах. В украшении монументальных дворцов, которые имел в своем распоряжении царь царей, величественные рельефы появлялись совершенно готовыми из мастерских ремесленников, нанятых, как информируют нас надписи, во всех частях империи. Персеполь был «дворцом всех народов», и в надписях Дария и Ксеркса особо подчеркивается международное сотрудничество наемных работников, его построивших и украсивших. Однако достигнутая в результате целостность художественного стиля просто поражает.

Никакие великие произведения искусства не могут конечно же быть сведены к своим источникам, и это справедливо в отношении рельефов Персеполя и Суз, в которых новое видение и замысел превосходят само искусство. Это видение базировалось на ахеменидской концепции империи. Хотя все еще, по крайней мере отчасти, продолжая ассирийское искусство, от использования колонн и ападаны ахеменидская архитектура приобрела возможности нового великолепия, которое само заключало в себе достойную цель. Из рельефов ушли характерные признаки дикости и войны, мрачные ряды пленников и беженцев, преобладавшие в ассирийском искусстве, дававшие ему бесчеловечное самоудовлетворение. Ахеменидские темы в большей степени созерцательны, чем активны, и даже там, где сохранились знаки конфликта, например в сценах с царем, убивающим льва или чудовище, или в сражении льва с быком, теперь возникает духовное преображение. Эти сцены представляют не грубые столкновения, а протиборствующие двойственные силы, добро против зла, свет против тьмы, порядок против хаоса, империя против варварства и, в случае битвы быка со львом, уход старого и приход нового года. Что касается прочего, мы видим мирные процессии гвардейцев и данников, несущих подношения. Именно потому что правители-Ахемениды мечтали снабдить свою обширную империю более упорядоченной концепцией жизни, их искусство было способно передавать чрезвычайно яркое впечатление системы с упорядоченным движением. Иногда его критикуют за кажущуюся недостаточную выразительность в изображении человеческого лица, но эта черта вполне может быть выражением того же чувства беспристрастности, которое более интересовалось группой, чем отдельным человеком, хотя и готовилось иначе, например подробной трактовкой отдельного костюма. Однако даже здесь царские скульпторы стремились скрыть диковинные подробности в прическах и одежде, чтобы привести к общему знаменателю культурного единства данников со всех уголков империи: антропологическому разнообразию не придавалось никакого значения.

Эта тенденция особенно явно проявляется в подношениях данников. Хотя некоторые из них предлагают исконные продукты своих стран – лошадей из Киликии или хлопковые шарики из Гиндуша, другие несут художественные ахеменидские металлоизделия, выполненные в стиле, наверное широко распространенном по сатрапиям. Эти изображения, таким образом, доносят до нас вид очень важных изделий, представляющих ахеменидские ремесла. Неизвестно, находились ли мастерские, производившие такого рода работы в ахеменидском стиле, по всей империи, но распространению ахеменидского вкуса способствовали, вероятно, два фактора. Во-первых, предрасположенность персидских чиновников к путешествиям, в которые они брали искусно сделанные предметы снаряжения и столовые принадлежности, а также, вероятно, обученных в Персии мастеров. Во-вторых, наем по всем странам ремесленников для работы в Персеполе, собиравшем их отовсюду. Ремесленники возвращались в родные места, досконально усвоив международный стиль.

С искусством скульптора тесно связано ремесло гравера по печатям, и значительное число ахеменидских цилиндрических печатей ясно указывает, что единство стиля не было достижением лишь одних скульпторов. На многих ахеменидских печатях копируются ассирийские темы: царь охотится на львов с колесницы или пешим с луком и стрелой – и та и другая тема – излюбленные в иконографии месопотамских царей. Но теперь царская охота наделяется религиозным и космическим значением; царь выслеживает зло или преследует символически представляющих созвездия зверей, поддерживая периодичность времен года. Часто царь охотится на кабанов, и эта тема остается предпочтительной для царского художника в эпоху Сасанидов. Несколько цилиндров изображают диск Ахурамазды, расположенный между геральдическими животными, или иначе, следуя древней хурритской манере, в виде большого крылатого диска, поддерживаемого двумя быками-демонами. Иногда эти цилиндры, видимо, ссылаются на исторические события; на них изображаются битвы между персидскими и фракийскими пехотинцами (рис. 50) и процессии финикийских или египетских пленников, но датировать точно можно лишь немногие печати. Приблизительно 36 печатей датируются по своим надписям в терминах лет царствования и относятся к периоду от тридцать второго года Дария I до шестнадцатого года Артаксеркса III. Некоторые из них имеют трехъязычные клинописи, но очень многие печати, использовавшиеся торговцами и чиновниками, несут на себе арамейский или финикийский шрифт.