Читать книгу "Агитпроп. Идеология победы - Константин Семин"

Балтимор, Фергюсон, Детройт, Чикаго, Кэмден, Нюарк, Баффало, Филадельфия — это города, подвергшиеся тотальной деиндустриализации. Кризис лишь усугубил ситуацию. Там, где вчера были сборочные цеха и конвейеры, верфи, металлургические заводы, сегодня — руины.

Соглашениями о свободной торговле низкоквалифицированные рабочие места выведены в Азию. Работать в Гугл или Майкрософт из этих кварталов никого не возьмут: больше половины их обитателей не закончили даже школу.

Их детям и правнукам гарантирована та же самая судьба. Это и есть гетто. Неважно, черное, белое или желтое.

Безработица в Балтиморе — 9 %. В бунтующих кварталах — 16 %. 54 % жителей пылающего района Сэндтаун вообще не работали и не будут работать никогда. С началом кризиса 2008 безработный означает бездомный. Власти пытаются привлекать в даунтаун частных инвесторов, хипстерские арт-галереи. Но никакая арт-галерея не заменит завод.

Рон Пол, конгрессмен:

«Мы знаем, что полиция милитаризована, что она перегибает палку в войне с наркотиками. Мы знаем, что люди с противоположной стороны тоже переходят грань и это может вызывать возмущение. Но главная причина, которая стоит за всем этим — экономика. Если бы у нас была процветающая экономика, этих проблем бы не было. Но если у вас система, где закреплено право богатых становиться богаче за счет всех остальных, она не может существовать бесконечно».

Семьдесят процентов полицейских Балтимора живут не в Балтиморе, они приезжают в Балтимор, чтобы его охранять. Это есть архипелаг ГУД ЛАК. Лагерь под открытым небом. Наркотики, оружие, золотые цепи, хип-хоп — это никакая не субкультура, это способ держать часть населения в околоживотном состоянии, вольер для людей, биологический компостер, в котором утилизируются лишние, ненужные, неэффективные. И ничего страшного, если в этом компостере постоянно тлеет огонь расовой ненависти. Чем безумнее и вычурнее ненависть, тем лучше. Тем меньше вопросов про экономику.

Наряду с Ку-клукс-кланом в США уже давно процветает черный национализм. А то и черный фашизм.

Вот представители группировки Черные Израилиты нападают на белых прохожих, которых они тоже считают недолюдьми. Почему-то эти ребята не слишком интересуют ФБР. ФБР больше беспокоит, как бы черная ненависть не получила религиозное обоснование. Неспроста же и в Фергюсоне, и в Балтиморе у руках погромщиков мелькали флаги исламского государства. Еще в октябре 95-го организация Нация Ислама и её лидер Луис Фаррахан провели марш Миллионов — к Капитолийскому холму вышли сотни тысяч черных активистов.

Это выглядело вот так. Вот так. И вот так. Россия тогда заслушивалась саксофонными партиями Билла Клинтона и все равно бы не поверила. Этой осенью, в октябре, активисты черных движений планируют отметить двадцатилетнюю годовщину марша.

«Кровавые монстры». «Ублюдки». «Головорезы». «Воры.» «Убийцы». «Дьяволы». Именно так американская пресса окретила организаторов и участников чикагской забастовки и демонстрации на площади Хэймаркет 4 мая 1886 года. Они не были черными, эти «кровавые монстры», но они были рабочими и безработными, добивавшимися от хозяев жизни справедливости — восьмичасового рабочего дня, запрета на детский труд, запрета штрейкбрейхерства — когда вместо вышвырнутых за борт белых рабочих олигархи возили вагонами с юга негров-гастарбайтеров, вчерашних рабов. Была устроена провокация. Демонстрацию расстреляли. Зачинщиков повесили. На эшафоте они успели выкрикнуть: «Придет время, и наше молчание будет звучать громче, чем наши голоса сегодня».

С тех пор вот уже сто двадцать шесть лет мир отмечает Первое Мая — день международной солидарности трудящихся.

Его главный лозунг давно — не восьмичасовой рабочий день, а миру — мир, поскольку выяснилось, что балтиморские погромы в масштабах планеты означают войну, на которой тоже убивают, как правило, самых бедных и самых бесправных.

Война — лучшее лекарство от безработицы среди молодых, которая в совсем не похожих на негритянские гетто Италии и Испании на этой неделе составила 43 и 50 процентов соответственно. Как уже дважды бывало, очертания войны всем видны заранее — что-то подгорает на Тихом Океане, что-то дымится на Ближнем Востоке, что-то лязгает гусеницами в Европе…

Весной тысяча девятьсот одиннадцатого в Нью-Йорке сгорела ткацкая фабрика.

Хозяин запер двери, чтобы ткачихи усерднее работали. Полторы сотни женщин были изжарены живьем на глазах у зевак и туристов.

Тот маленький пожар никого не образумил, и через три года мир, одержимый страстью наживы, заполыхал целиком.

Весной две тысячи четырнадцатого в одесском доме профсоюзов фашиствующие молодчики с молчаливой санкции олигархов заживо сожгли людей, которые осмелились называть СССР своей Родиной. Выпрыгнувший из окна активист движения Боротьба Андрей Бражевский был еще жив, когда его, как и многих других, добивали битами на земле. Этот занимающийся пожар «цивилизованный мир» тоже не заметил.

От лозунга мир-труд-май миру, таким образом, остается только май.

Часть 3

Демократия и фашизм

Выбираем жизнь

Стильный и прилизанный ведущий одной из радиопередач, куда меня пригласили, спрашивает: не слишком ли высокую цену СССР заплатил за Победу, ведь вплоть до 60-х годов люди у нас жили впроголодь и не знали, что такое деньги. Об этом молодому, но уже отпустившему усы и бороду человеку, по его собственному признанию, рассказывал отец. Что ответить? Какой флаг висел бы над рейхстагом, если бы в 45-м наши люди ели от пуза и жили не по карточкам? Какой флаг висел бы над Кремлем?

Я не знаю, что первично — нравственная деградация или интеллектуальная, очерствение сердца или отмирание логики. Пожалуй, все-таки второе. Утрата способности отличать причины от следствий, разрушение невидимой системы координат, осей X и Y, на которые, как на позвоночник, должен опираться каждый человек, — вот наша главная трагедия.

С утраты идеологии начинается утрата человеческого облика. Теряется понимание — ради чего стоит жить и ради чего — умирать, кто заслуживает сострадания, что заслуживает осуждения? Размазанному, лишенному мировоззрения обществу можно придать любую форму. Его легко обратить в любую веру. Оно становится похоже на пластик для 3D-принтера. Из такого общества можно вылепить все, что угодно, в зависимости от обстоятельств: джакузи, подставку для ног, автомат Калашникова.

Никита Михалков приехал во ВГИК, чтобы выступить перед молодыми сценаристами. Перед теми, кому завтра предстоит наполнить новыми смыслами отечественное кино, национальный телеэфир. Со сцены режиссер призывает ребят, годящихся ему, в общем-то, во внуки, к человечности, говорит об угрозе тотальной дегуманизации искусства, которую он, Михалков, очевидно, с ужасом чувствует сам. Для меня, сидящего в зале, очевидно, насколько небеспочвенны его опасения.

Новое поколение не понимает, за что оно должно любить свою страну и должно ли вообще. Хуже всего — даже этот свой скепсис новое поколение не в состоянии выразить словами. Нарушены элементарные навыки устной речи, способность складывать слова в предложения. Это тоже симптом деградации мышления. Когда речь распадается на междометия, когда вместо законченных суждений ты слышишь от почесывающегося собеседника прерывистое мычание, это значит, что мысли в его голове уступили место инстинктам. Инстинкт же во все времена велит подражать успешному, ползти туда, где теплее, делать то, что выгодно. Если выгоден патриотизм — будем играть в него. Ровно до того момента, покуда он не потеряет рыночную привлекательность.