Читать книгу "И звезды любить умеют - Елена Арсеньева"

— Это я жевала красный шарик, поэтому красный язык, — серьезно сообщила Лёля. — А вы что здесь сидите? Вам грустно?

Ромм кивнул.

— Вам грустно, и мне грустно, — сказала Лёля. — Давайте целоваться, что ли?

— Вы все перепутали, — усмехнулся Ромм. — Это на Пасху целуются. Пошли в зал.

Он повел Лёлю мимо стеклянных витрин с плакатами. Она бездумно вела рукой по стеклу и вдруг ощутила острую боль. Кажется, одна из витрин оказалась разбита. Лёля машинально прижала руку к груди.

Они с Роммом вошли в зал — и вдруг раздался дружный вопль:

— Доктора! Лёля, что с вами?!

Она взглянула на себя в зеркало: все платье на груди было залито кровью. Подбежал доктор, перевязал руку…

Вечеринка была испорчена, платье тоже. И все из-за этого Ромма!

Дома Маруся разахалась:

— Платье-то подвенечное как окровавила!

— Говорю тебе, — рассердилась Лёля, — оно праздничное, а не подвенечное!

— Вы, городские, вечно всё путаете! — повторила Маруся. — С кем была, когда руку резала?

— Да так, с чудаком одним.

— Ну, быть тебе за ним замужем!

Лёля только хмыкнула. Ох уж эти деревенские предрассудки…

— Мать честная! — в ужасе сказал Барнет, когда вернулся, очень довольный встречей Нового года, домой и увидел жену с перевязанной рукой. — Да тебя вообще нельзя на люди выпускать! Бестолковая же ты, Лёлька, это что-то поразительное. Сиди дома и воспитывай ребенка. Никаких гулянок, никаких съемок, поняла?

Итак, Москвин зря жег бубен, уныло подумала Лёля.

Прошло несколько дней, недель, месяцев, во время которых Барнет неумолчно проповедовал, что основой Лёлиного существования должно стать что-то вроде немецких «трех К»[20]. Нет, о Kirche в эпоху победы атеизма речи не шло: на месте второй «К» Лёлин муж ставил отнюдь не Kino, а букву «B» — Barnet.

И вдруг Лёле пришло приглашение с «Мосфильма» — сниматься в фильме «Тринадцать». Отряд пограничников на маленькой заставе, затерянной в каракумских песках, отбивается от басмачей. Пограничников всего двенадцать, но с ними вместе жена командира, она тринадцатая. Роль этой простой и милой женщины, которая тоже становится бойцом, предлагали играть Лёле. Режиссером был Михаил Ромм.

— Ты в своем уме? — уничтожающим тоном изрек Барнет. — А как ты бросишь маленького ребенка?!

Два года назад, когда они вместе уезжали на Каспий снимать «У самого синего моря», Наташка была вообще младенцем, но Барнет очень спокойно «бросил» ее на верную Марусю…

— Пески, жара, нечеловеческие условия, — продолжал Барнет. — Ты не выдержишь. Кроме того, еще и играть надо. Ты не сможешь. Ромм еще молодой человек. Ему нужны, хорошие, опытные актеры для звукового кино. А ты что из себя представляешь? Позвони и откажись!

Под словесным напором Барнета знаменитый кураж сдох, как моль под нафталином. Лёля, словно загипнотизированная, позвонила Ромму и отказалась сниматься в «Тринадцати».

Странно — Ромм будто не слышал…

Тогда ему позвонил Барнет:

— Михаил Ильич! Я не могу сказать, что Кузьмина глупа, но она неопытна. Вам нужна другая актриса!

Ромм опять будто не слышал… Более того: вторым режиссером фильма «Тринадцать» он назначил Марию Сливкину — подругу Лёли. И та чуть ли не силком привезла Кузьмину на студию, где Ромм буквально заставил ее подписать договор.

Барнету пришлось смириться.

Лёля уехала в Каракумы, и тут демоны ревности начали рвать на части душу ее самолюбивого мужа. Он даже вообразить не мог, что Ромм ценил Кузьмину как классную актрису. Никакого класса в ней Барнет в упор не видел. Зато Кузьмина была интересная женщина… Вдобавок до него дошли «предсказания» Маруси. И он решил сам поехать в экспедицию — чтобы убедиться собственными глазами, что у его бездарной жены пошлый роман с безнравственным режиссером.

А между тем в каракумском поселке Чиганлы киногруппа вообще и режиссер с ведущей актрисой в частности были заняты двумя основными делами: съемками фильма и попыткой приспособиться к пустыне. Впрочем, следовало бы поменять порядок перечисления.

Пустыня главенствовала над всем!

Лёля думала, что после Алтая ее мало что может удивить и напугать. Потом она пережила ветер под названием «бакинский норд» на Каспии, который едва не стоил жизни и ей, и Барнету, и еще половине киногруппы, и решила, что вот он — пик впечатлений. Однако непредставимая, невероятная, неумолимая жара, которая царила в пустыне, бесконечные пески, которые каждый час меняли очертания и пели на разные голоса, миражи, которые являлись самым разным людям одновременно, вечное, патологическое безводье, каракурты, скорпионы, фаланги и змеи, готовые на каждом шагу ужалить тебя до смерти, старик-туркмен, который приезжал к директору группы, чтобы купить у него красавицу Валю — помощника режиссера — для своего сына («Хороший цена даю! Один берблюд. Двадцать два баранта. Три ковер. Два тысяча рубли. Самовар. Цена большой! Бери! А то ночь, темно — и нет Валя, и калым нет!»), а главное — безумный ураган «афганец», который налетает несколько раз в год, однако в этот раз налетел тако-ой, что даже старики не могли упомнить ничего подобного… Лёля подумала, что в киноэкспедициях постоянно случается нечто этакое, чего «не могут упомнить старики». Нормальные кинематографические штучки!

Нет, ну в самом деле, «афганец» был — нечто невообразимое! Он дул двое или трое суток — потом никто не мог точно вспомнить, и все это время люди лежали почти без сознания, завернувшись в мокрые простыни. Никто не мог есть, только пили понемногу, чтобы не умереть от обезвоживания. Хотя, если честно, даже пить уже не хотелось!

И вот, чуть только киногруппа понемножку очухалась после «афганца» и снова приступила к работе, как пришла телеграмма от Барнета. Он приезжает в Чиганлы!

Нет слов: Лёля ему обрадовалась. Но только в первую минуту, до первой сцены ревности (и к кому?! К Ромму! Вот чушь-то!) и до того, как Барнет показал ей свой чемодан, битком набитый бутылками. Лёля знала: муж любит и умеет выпить, но, увидев такое количество спиртного, не поверила, что он все это осилит.

Однако осилил, и очень скоро. Не один, конечно, а с помощью некоторой части киногруппы. Он нарочно спаивал мужиков, чтобы они рассказывали ему про «шашни» Кузьминой и Ромма. Никаких «шашней» не обнаружилось, и Барнет почувствовал себя глупо, но все же решил пойти к Ромму выяснить отношения. В самом деле — зря, что ли, приехал?! Как это признать перед глупышкой-женой?

Он хотел хлебнуть для храбрости, но оказалось, что пить больше нечего. Запас иссяк! Тогда он взял у жены одеколон «Сирень» и напился этой «Сирени». Ну и пошел…