Читать книгу "Гусарский монастырь - Сергей Минцлов"

— Да, это лучше!

— И прекрасно! Так я сейчас же и в поход, времени терять нечего!

Клавдия Алексеевна принялась поспешно надевать перед зеркалом шляпу.

На ее счастье тот, кого она искала, встретился ей у только что устроенного тогда общественного сада.

Штучкин стоял у входа, расставив ноги и поднеся, словно для поцелуя, набалдашник трости ко рту, с сосредоточенным видом глядел на плотников, мастеривших в саду перила и скамейки.

— Чем это вы увлеклись? Здравствуйте, Андрей Михайлович! — духом выговорила, подойдя к нему, Клавдия Алексеевна.

Тот оглянулся.

— Да вот, наблюдаю… Гигантскими шагами мы идем за Европой! — Он покачал головой. — Удивительно! Сто лет всего прошло от дней Великого Петра, а уж, смотрите — общественные сады, мостовые…

Он с таким видом указал рукою вокруг, будто видел перед собой не посыпанные песком дорожки, а несколько похоронных процессий.

— Уж и мостовые? — усомнилась Клавдия Алексеевна. — Всего-то у нас одна Большая улица вымощена, да и та вся в ухабах! Я вас искала, Андрей Михайлович…

— Меня? Зачем я понадобился?

— Именно, понадобились. Но здесь говорить неудобно, пойдемте в сад…

Штучкин не успел ответить, как проворная Соловьева просунула свою длинную руку под его локоть и повлекла его на боковую аллею. Там она подвела его к скамейке, стоявшей под тенистым кленом, усадила и опустилась с ним рядом.

— Вы меня пугаете, Клавдия Алексеевна! — заявил Штучкин, глядя на торжественное выражение лица своей соседки.

— Пугаться совсем нечего, дорогой Андрей Михайлович! Нам, мне и еще одной особе, очень нужно узнать кое-что…

— Какой же еще одной особе?

— А это секрет. Нужно, чтобы вы узнали некоторую вещь у некоторого человека.

— И это тоже секрет?

— Нет. Но открыть их вам я так не могу: вы должны сперва поклясться, что никому не передадите!

— Клянусь моими сапогами! — сказал Штучкин, приподняв вверх два пальца.

— Не шутите, шутки здесь неуместны! — серьезно сказала Соловьева. — Дело идет о добром имени девушки!

Штучкин опустил руку и заинтересовался.

— Ну, ну, говорите!

— Нет, дайте сперва слово, что будете молчать!

— Ей-богу, честное слово, вот вам крест! — залпом ответил он, кладя на себя крестное знамение. — Только скажите, для кого же это я хлопотать должен?

— А вы не проговоритесь ей?

Штучкин опять перекрестился.

— Для Нюрочки Груниной! — шепнула ему ма ухо Клавдия Алексеевна, оглянувшись кругом. — Но, смотрите, ни-ни ей; иначе и я найду, кому порассказать ваши «тайны»!

— Сохрани Господи! — неопределенно воскликнул Штучкин.

Клавдия Алексеевна передала, что требовалось выполнить, причем подчеркнула, что такое деликатное дело могло быть поручено только ему, как осторожнейшему и умнейшему дипломату во всей Рязани.

Штучкин погладил свои черные бачки.

— Н-да… Конечно, мне трудные поручения не впервой… — самодовольно проговорил он. — Во Франции мне давали распутывать и потруднее затеи… Я сделаюсь, но — только для вас сделаю, Клавдия Алексеевна, попомните.

Клавдия Алексеевна нежно потрясла ему руку.

— Значит, тонко все обделаете, так, чтоб и заподозрить никто ничего не мог?

— Клавдия Алексеевна, я стратег и политик! — внушительно ответил он, выпрямляясь и строго глянув на Соловьеву.

Собеседники расстались; Клавдия Алексеевна поспешила обратно к Груниным, а Штучкин зашагал, выпятив грудь и покручивая тростью, в лавку Хлебодарова, где он рассчитывал найти Курденко.

У мосье Мишу он застал только одного Радугина.

Гусар сидел на обычном своем месте, за маленьким столиком в углу и в одиночестве допивал бутылку красного вина.

— А, Михаил Илларионович? — произнес, входя, Штучкин. — Что, никого еще нет? А Курденко ваш где?

— Вчера умер… — был ответ. — Душевно жаль человека!

Штучкин глянул на него и захохотал.

— Ну, уж вы и чудак, ей-богу! — он опять залился смехом.

— Чему вы? — невозмутимо серьезно осведомился Радугин.

— Заводчикову сказали про меня то же…

— Ну?

— А он домой ко мне…

— И что же?

Штучкин умирал со смеху и, не будучи в состоянии выговорить ни слова, зашлепал себя руками по щекам, наглядно изображая пощечины.

— С полсотни получил!

Радугин постучал стаканом о бутылку, и на звон явился Алексей.

— Коньяку с лимоном! — распорядился гусар. — Так с полсотни, говорите, он получил?

— И с лестницы потом кубарем! — Штучкин окончательно захлебнулся смехом. — А к вам он с претензией не обращался?

— Ко мне? — удивился Радугин. — Я ж до сих пор думаю, что вы давно покойник! — Он пожал плечами. — Может, это, впрочем, вы в претензии? — как бы спохватился он. — Пожалуйста, присылайте тогда ваших секундантов!

— Я доволен! — воскликнул Штучкин, вытирая слезы, выступившие у него на глазах.

Алексей принес бутылку и пару стаканчиков: рюмок гусары не употребляли.

Радугин налил их и чокнулся со Штучкиным.

— За грядущее воскресение мертвых! — произнес он.

— А ведь вы философ! Вас не понять! — заметил Штучкин, выпив свой стаканчик и ставя его на стол.

— Значит, все, что непонятно, — философия?

— Разумеется. Кто же понимает философов? — с полным убеждением ответил Андрей Михайлович.

— Но не понимают и ослов: значит и осел философ?

— То скотина. Вы ужасно любите завести человека в дебри. С вами страшно говорить!

Радугин пожал плечами.

— Тогда выпьем молча!

За повторенным стаканчиком последовали дальнейшие, и Штучкин начал чувствовать необыкновенный подъем и легкость во всем теле; все ему стало казаться чрезвычайно простым, хорошим и приятным. На лице его расплылась блаженная улыбка.

— А Курденко будет? — осведомился он, воззрившись на своего невозмутимого собеседника.

— Что это он вас так интересует сегодня? — ответил вопросом же Радугин.

Штучкин вспомнил, что он в должности дипломатического посла и хотел сделать серьезное лицо, но, сверх ожидания, улыбка оказалась сильнее его желания, и он вынужден был взяться за обе щеки рукой и провести по ним вниз, чтобы согнать ее.

— Так… дельце к нему имею!… — вдруг, опять расплываясь от улыбки, добавил он.

— Какое дельце?