Читать книгу "Гусарский монастырь - Сергей Минцлов"

— Дочку нам новую Бог послал, и две свадьбы у нас на днях будут, вот какие! Эту стрекозу замуж выдаем, — рука Степниной указала на Соню и затем еще на кого-то, находившегося за спиной Груниной, — и эту!

Марья Михайловна грузно повернулась и замахала руками, словно собираясь упасть в обморок. Ее и вправду чуть не хватил удар: перед ней стояла Леня!

Глава XXXV

Роману конец. Но, расставаясь с действующими лицами его, надо сказать о них несколько заключительных слов.

Свадьбы Лени и Сони произошли в один день, двадцать пятого сентября. Венчались они в своей церкви в Рыбном, и как ни хотелось обеим невестам, чтоб все было как можно скромнее, желание их не исполнилось. Съехался весь уезд и все офицеры гусарского полка, гремел оркестр, и старый дом, полный нарядными людьми, весельем и шумом, сиял тысячью огней среди темного «бабушкиного» сада.

В самый разгар танцев Степнина вышла на балкон отдохнуть и подышать свежим воздухом. С ней подошла к перилам Ненила, стоявшая у настежь распахнутых дверей и смотревшая на общее веселье.

— Устала, Ненилушка, слабеть начинаю! — сказала Аграфена Степановна.

Старая нянька не отвечала. В саду царила тишина. Слышно было, как то здесь, то там тихо шелестели падавшие листья.

— Это мы с тобой… — тихо молвила Степнина, глядя в непроницаемую тьму перед собой…

Стратилат и Агафон, собравшиеся на другой же день уходить в Москву, опять должны были отложить свой уход: их пригласила Леня на свою свадьбу.

Не приказала их никуда отпускать из имения и Степнина. Приглашены были, разумеется, и Шилин с Тихоном, звать которых ездил в Рязань сам Светицкий.

Он хотел сделать попытку заплатить Стратилату и Агафону, но Леня, боясь, что они обидятся, попросила не делать этого.

— Вы мои первые гости! — сказала Леня, встречая своих друзей и принимая их общий подарок — букет цветов.

Компания жалась в уголке и оттуда следила за «своей» Леонидой Николаевной, а она, вся в белом, счастливая до сияния, не расставалась с их букетом, и белым облачком летала по залу; улучив минуту, она подбегала к ним и перемолвливалась словцом-другим.

На другой день, после теплого прощания с Леней и ее мужем, Стратилат и Агафон надели свои узелки на палки и пустились в путь. Каждый из них нес в руке по кульку с остатками от обильного свадебного ужина.

Отойдя верст двадцать от Рыбного, будущие актеры остановились и сели отдохнуть и закусить.

— Ну-ка, Господи благослови, хватим свадебного! — весело сказал Стратилат, запуская руку в свой кулек и извлекая из него что-то завернутое в бумагу. Он развернул ее и увидал кусок пирога, а на нем белый конвертик.

— Это еще что? — воскликнул он.

Такой же конвертик оказался и у Агафона.

Они распечатали их и нашли в каждом по пяти сторублевых бумажек и по записочке, написанной Леней: «Хлеб-соль на будущее новоселье от искреннего друга Леониды Светицкой».

— Душа, брат, у нее… большая душа!… — дрогнувшим голосом сказал Стратилат. — Ни слова ведь в Рыбном она нам о деньгах не сказала!

— Не взяли бы! — ответил Агафон. — А здесь возьмем, и совесть не грызет. — Не плату дала!

— Записочку бы не утерять! — продолжал Стратилат, тщательно пряча бумажку. — Дороже денег она! Люди, брат, мы с тобой по ней выходим!

— В люди и выйдем! — с упорством в голосе, словно пророчествуя, пророкотал Агафон.

— Верно, брат! Доля наша, не прячься, все едино найдем, где ты; ау?! — во всю грудь крикнул Стратилат; смелые серые глаза его загорелись огнем и окинули вившуюся впереди дорогу, словно и впрямь выискивая идущее где-то впереди счастье.

— Ау! — отозвалось совсем близко из перелеска.

Пентауров на следующее же утро после приключившегося с ним недоразумения в Рыбном укатил в Питер.

Там его по-прежнему видали в среде золотой молодежи, ожидавшей по ресторанам государственных должностей, и когда Степана Владимировича спрашивали, отчего он так скоро вернулся из имения, он поводил с небрежным видом плечом и отвечал:

— Что мне там было сидеть? Привел все в порядок и вернулся!

Маремьян вольную не получил, да и не добивался: очень уж он стал заботиться об управлении Баграмовым, неизвестно кому больше приносившим доходу — барину или ему, приказчику.

Помирился он и с Тихоном, несмотря на два зуба, вышибленные тем ему в беседке.

Встретились они впервые после происшествия в какой-то компании, и Тихон пояснил Маремьяну, что все обстояло именно так, как следовало.

— Вы, Маремьян Василич, серчать бросьте! — сказал он ему. — Нонче я вам в морду заехал, завтра вы мне — дело житейское: обижаться на это нечего!

Рязань по-прежнему продолжала питаться событиями, и первым, очередным, был спектакль, нежданно-негаданно устроенный двумя пожилыми особами — сестрами Зяблицыными на Большой улице. Они напали на гулявшего в аристократическое время Арефия Петровича, отколотили его зонтиками и гнали, молотя ими, пустившегося удирать беглеца от Мясницкой до моста.

После победы они торжественно возвратились домой со шляпками на боку и со сломанными зонтиками, висевшими в виде плетей-трехвосток.

Клавдия Алексеевна с брызгавшими из нее слюной и восторгом объяснила это происшествие Елизавете Петровне тем, что Званцев позволил себе выразиться где-то о младшей Зяблицыной, что она старая, плешивая девка, помешавшаяся на женихах, чего никак не могли стерпеть даже такие мирные и благочестивые особы, как ее сестры.

— Любопытно, кто же им передал слова? — сказала Елизавета Петровна.

— Разумеется, я! — Клавдия Алексеевна с гордостью выпрямилась и указала на свою особу пальцем. — И нарочно это сделала. Я не забыла гадость, которую он позволил себе с Андреем Михайловичем!

Елизавета Петровна пригнула ее к себе за длинную шею и поцеловала.

— Вы истинный друг! — с чувством произнесла она.

— Но до чего интересно жить на свете! — воскликнула, отдав хозяйке столь же горячий поцелуй, Клавдия Алексеевна. — Подумайте только, дорогая: один женится, другого колотят! Умирать не надо!!

Португалия. Эшпиньо. Лето 1919 г.