Читать книгу "Политические тайны Второй мировой - Виктор Устинов"

Самые пораженческие настроения во Франции исходили от военных руководителей армии и флота, превозносивших боевую мощь вермахта и разуверившихся в способностях французской армии противостоять ему в войне. Маршал А. Петен, адмирал Ж. Дарлан, генералы М. Вейган и Ж. Вьюменен распространяли пораженческие настроения не только в военной среде, но и среди членов правительства, и они надломили их волю к сопротивлению.

Французское командование надеялось обеспечить безопасность своих границ пограничными укреплениями с полумиллионной армией, вооруженной в значительной степени устаревшей материальной частью. Вместо того чтобы перевооружить армию современными средствами вооруженной борьбы, насытить ее автотранспортом с целью повышения ее подвижности, подготовить промышленность на случай мобилизации и увеличить общую численность армии, французское правительство пошло по другому пути. Оно свелось к выработке оборонительной доктрины, в основу которой были положены оборонительные действия на базе прочно укрепленных пограничных рубежей. За несколько месяцев до начала Второй мировой войны на совещании английских и французских военных штабов (в апреле 1939 года) «было решено, что на первом этапе война будет носить со стороны Англии и Франции оборонительный характер»[115]. При этом считалось, что подобная стратегия не потребует массовых количеств новых подвижных средств борьбы[116]. Другими словами, Франция стала придерживаться преимущественно оборонительной военной идеологии, что наложило свой отпечаток на состояние вооруженных сил и воспитание командного и рядового состава. Отсюда необычайная, почти слепая, вера в решающее значение обороны на линии Мажино. Остается непреложным фактом, «что командование как французской, так и английской армий верили в миф о невозможности для Германии предпринять крупное наступление через Арденны»[117]. О своей армии французское правительство проявляло мало заботы. Лучшие танки оно отправляло в Польшу, Турцию, Румынию и Югославию с расчетом их применения не столько в войне с Германией, сколько в войне против Советского Союза.

Нельзя при этом забывать, что до 10 мая Франция и Англия уже восемь с лишним месяцев находились в состоянии войны с Германией, их войска были отмобилизованы и занимали боевые оборонительные позиции, в том числе линию Мажино. Англо-французы видели, как немцы разделались с Польшей, с Данией, Норвегией, но и это их не насторожило. Мало того, правительство Франции и Англии из надежных источников имели сведения о скором наступлении немцев. Еще в марте министр иностранных дел Италии граф Чиано, зять Муссолини, будучи противником войны и предвидевший крах Италии, раскрыл планы Гитлера французскому послу А. Франсуа-Понсе, а через несколько дней — американскому эмиссару Уоллесу. А 7 мая уже Генштаб Франции предупредили из Бельгии о готовящемся германском вторжении. Почему не среагировали? Во французском правительстве и военном министерстве было много чиновников, сознательно умалявших значение этой информации и готовивших Францию к поражению. Послевоенные суды над Лавалем, Петеном и другими государственными деятелями Вишистского правительства только подтверждают этот вывод. Никакое государство не может победить в войне, если в ее правительстве имеются пособники врага. Характерной чертой французской политической мысли в 1 940 году являлось надежда на возможность умиротворения Германии и предотвращения войны. Она питалась также надеждами высших кругов, определяющих политику Франции, что Германия ввяжется в войну против СССР и оставит в покое западные страны. Базируясь на этих призрачных надеждах, стратегия западных держав не имела даже какого-либо плана активного противодействия германской агрессии.

Несмотря на объявление войны Германии, финансовая и промышленная кооперация между французскими и германскими капиталистами ни в чем не ослабла, и она продолжала функционировать, несмотря на все причуды «странной» войны. На франко-германской границе стояла тишина, какую можно ощущать только в заповедниках: солдатам строго настрого запрещалось приближаться к границе и провоцировать немецких солдат. Неуклонно падало и моральное состояние французской армии. Значительная часть офицерского корпуса не желала войны с Германией, и такие настроения им насаждали профашистские органы буржуазной печати Франции.

Военная мысль во Франции была придавлена поклонниками фашистского режима в Германии, а ее доктрина носила чисто оборонительный характер. Перед Первой мировой войной французская армия воспитывалась в духе наступательных действий, и достижение стратегических целей считалось возможным только путем уничтожения противника в наступлении.[118]

Когда правительство возглавлял Э. Даладье, «то он, казалось, олицетворял собою чувство покорности и отчаяния, которое испытывала страна… На страницах газет он всегда казался главным плакальщиком на похоронах своей родины»[119]. Когда кабинет Даладье пал — депутаты осудили его не за то, что он не выполнил обещаний защищать Польшу и не смог организовать фронт антигитлеровской войны, а за то, что он не сумел воспользоваться Советско-финским конфликтом для перерастания его в активную коалиционную войну против Советского Союза с участием на стороне Франции и Англии скандинавских стран и гитлеровской Германии. Мир, на который пошли белофинны в результате поражения, нанесенного им Красной Армией, спутал все карты французских стратегов. Именно это обстоятельство и повергла французскую реакцию в ярость, которая обрушилась на правительство Даладье. Возглавил правительство Поль Рейно, отличавшийся огромным честолюбием и заурядным умом, и более решительно настроенный на недопущение войны с гитлеровской Германией. В своей программной речи он «ни словом не обмолвился о намерениях правительства предпринять хоть какие-либо шаги для организации войны с гитлеровской Германией». Но в то же время, в своем послании английскому правительству, Рейно предлагал начать совместные боевые действия на севере — в скандинавских странах и на юге — со стороны Кавказа с тем, «чтобы парализовать Россию».[120]

Настаивая на высадке англо-французских войск в Скандинавии, французское правительство было уверено, что мир между Финляндией и СССР непрочен и его, при содействии той же Германии, легко можно было взорвать. За предшествующие семь месяцев «странной войны» французское правительство окончательно уверовало, что бездействие обеих сторон может продлиться долго, и оно всячески стремилось перенести войну на Восток, на те земли и территории, которые Гитлер наметил для расширения жизненного пространства Германии в своем программном труде «Моя борьба». И совсем не случайно, что за месяц до нападения Германии на Францию французский кабинет детализирует способы бомбардировок нефтяных промыслов на Кавказе через Турцию и усиливал свою военно-воздушную группировку в Сирии. В качестве объектов бомбардировок намечались города Баку, Батуми, Грозный и Поти. 23 апреля 1940 года, за семнадцать дней до нападения Германии на Францию, вопрос об агрессии против СССР в районе Кавказа был предметом специального обсуждения высшего совета союзников, состоявшегося в Париже. На этом совещании англичане заявили, что вся их авиация задействована в сражении за Норвегию и потому не может быть использована для намеченных операций на Востоке, что вызвало неудовольствие премьер-министра Рейно[121]. Война стояла уже у порога Франции, но ее правящие круги заботило не укрепление обороноспособности собственной страны перед гитлеровской агрессией, а военные провокации против Советского Союза, с помощью которых они надеялись отвести угрозу от себя и навлечь ее на других.