Читать книгу "Прощай, Хемингуэй! - Леонардо Падура"

— Ради Хемингуэя Рауль был готов на все, верно?

— Да, верно.

— Вот если бы можно было поговорить с ним самим… А случалось такое, чтобы Хемингуэй уволил какого-нибудь работника?

— Садовника он прогнал, потому что тот все время норовил подстригать кусты и деревья, и кое-кого еще… Дело в том, что он терпеть не мог подстриженных деревьев… Но к чему все эти вопросы? Что вы на самом деле хотите узнать?

— Того, что я хочу узнать, вы мне никогда не скажете.

— Если вы надеетесь, что я скажу какую-нибудь гадость про Папу, то сильно ошибаетесь. Знаете, когда я работал у него, мне жилось лучше других рыбаков, да и теперь, после его смерти, благодаря ему я живу неплохо и даже ношу настоящую панамскую шляпу. Быть неблагодарным — самое последнее дело, понимаете?

— Очень хорошо понимаю. Но, видите ли, вокруг Хемингуэя сейчас сгущаются тучи… В усадьбе обнаружены останки человека, убитого сорок лет назад двумя выстрелами. Полиция думает, что это дело рук Хемингуэя. Вдобавок рядом с костями нашли старую бляху ФБР. Если объявят, что убийца Хемингуэй, его измажут в дерьме с ног до головы.

Руперто хранил молчание. Видимо, переваривал тревожную новость, сообщенную странным собеседником. Однако то, что он никак на нее не отреагировал, наводило на мысль, что, возможно, все это не было для него новостью.

— Все-таки кто вы такой? И что вам от меня нужно?

— Я просто зануда. Как говорится в подобных случаях, частное лицо. Раньше был полицейским и таким же занудой. А сейчас пытаюсь стать писателем, не оставляя своего занудства, и зарабатываю себе на жизнь продажей старых книг. Давным-давно, когда я начинал писать, ваш Папа очень много для меня значил. Но потом сильно упал в моих глазах. Постепенно я узнавал о том, как он поступал с разными людьми, мне становилось ясно, что он играет придуманную им самим роль, и я в нем разочаровался. Тем не менее, если я смогу не допустить, чтобы на него повесили историю, к которой он не имеет никакого отношения, я это сделаю. Мне неприятно, когда кого-то объявляют виноватым без всякой вины, да и вам, думаю, тоже. Вы умный человек и понимаете, что обвинение в убийстве — очень серьезная штука.

— Да, — откликнулся Руперто и впервые вынул сигару изо рта. Потом сплюнул, и комочек вязкой коричневатой слюны покатился по иссушенной земле.

— Из близких ему людей, тех, кому он доверял, кто-нибудь еще жив?

— Торибио, насколько мне известно, ну и я. Ах да, еще галисиец Феррер, врач, с которым Папа дружил, но он живет в Испании. Вернулся туда после смерти Папы.

— А Каликсто, сторож?

— Думаю, он уже умер. Он был старше меня… Правда, с тех пор, как он перестал работать в усадьбе, я о нем ничего не слышал.

Конде закурил и взглянул на море. Даже под тенистым деревом чувствовалось, что жара все усиливается. Днем в городе станет как в аду.

— Каликсто сам ушел или Хемингуэй его выгнал?

— Сам.

— Из-за чего?

— Вот этого я не знаю.

— Но история Каликсто вам известна?

— Знаю только то, что люди говорили. Будто бы он кого-то пришил.

— А Хемингуэй ему доверял?

— Думаю, да. Они были приятелями еще до этой истории с убийством.

— И никто не знает, куда отправился потом Каликсто? Ведь он наверняка получал у Хемингуэя хорошее жалованье.

— Я слышал от кого-то, будто он подался в Мексику. Он ведь обожал все мексиканское.

Конде принял к сведению эту информацию. Если она верна, это может означать очень многое.

— Так далеко? Может, он бежал из-за чего-то?

— Этого я тоже не знаю…

— Зато вы наверняка знаете, когда он ушел от Хемингуэя.

Руперто на какое-то время задумался. И эта короткая заминка показала Конде, что старик знает точную дату, но делает в уме какие-то иные, более сложные и, возможно, более опасные подсчеты. Наконец он заговорил:

— Если не ошибаюсь, это случилось в начале октября пятьдесят восьмого года. Потому что спустя несколько дней Папа уехал в Штаты к Мисс Мэри, она уже находилась там…

— А что вы еще помните об этой истории?

— Больше ничего. А что я должен еще помнить? — возмутился старик, и Конде почувствовал, что его собеседник ушел в глухую защиту.

— Руперто… — начал он и остановился. Потом докурил сигарету и еще раз взвесил свои слова. — Вы ничего больше не хотите сообщить такого, что помогло бы узнать, кто был убит в усадьбе «Вихия» и кем он был убит?

— Ничего.

— Жаль, — произнес Конде, вставая с таким ощущением, будто его суставы покрылись ржавчиной. — Ну ладно, не хотите сказать — не надо. Но я знаю, что вам кое-что известно. Пусть я зануда и все такое, но вам кое-что известно. И мне почему-то кажется, что кто-то рассказал вам об убитом в усадьбе и как бы невзначай посоветовал не болтать об этом… Знаете, Руперто, а мне действительно очень нравится ваша шляпа.

* * *

Конде знал, как все обычно происходит: предположения — это как заноза в ладони, а уверенность, напротив, появляется вместе с болью в желудке, колющей и неприятной. А еще то и другое можно сравнить с семенами, которые, лишь попав на благодатную почву, дают ростки и превращаются в болезненные предчувствия. И вот сейчас Конде был уверен, что между писателем Эрнестом Хемингуэем и его старым приятелем Каликсто Монтенегро, бывшим контрабандистом, промышлявшим спиртным, отсидевшим срок за убийство, а с 1946-го по октябрь 1958 года работавшим в усадьбе «Вихия», существовала какая-то тайная связь, отличавшаяся от отношений писателя с остальными его работниками. И чем ближе подходил он к центру Кохимара, мечтая о хорошем глотке рома, тем больше росла в нем эта уверенность, пока его не пронзила внезапная боль: вот уже восемь лет не испытывал он этого ощущения открытой, дымящейся раны и теперь наслаждался им во всей его полноте. Наконец-то оно посетило его, вонзившись в грудь, подобно остро отточенному кинжалу тореро, и оказалось одним из самых лакомых предчувствий, когда-либо охватывавших его, ибо имело сугубо литературное происхождение.

Несмотря на пронзенную грудь, он осуществил свое намерение относительно двойной порции рома и, прежде чем сесть в автобус и отправиться в Гавану, чудесным образом отыскал телефон возле газетного киоска. Еще большим чудом стало то, что он с первой попытки дозвонился до управления и телефонистка сразу соединила его с лейтенантом Паласиосом.

— Что у тебя, Конде? Я уже собрался уходить.

— Хорошо, что я тебя застал. Мне нужно, чтобы ты перед уходом позвонил в одно место.

— Что там у тебя стряслось?

— На этот раз у меня точно предчувствие, Маноло.

— Вот дьявол! — вырвалось у лейтенанта, прекрасно знавшего, что скрывается за этими словами.