Читать книгу "Огненный дождь - Леопольдо Лугонес"

он сам трудом грядущее творит;

и день придет, когда из черной ямы

пробьется долгожданная вода,

и звонкий плеск студеного колодца

вам, горы, прозвенит свою хвалу,

как опрокинутая колокольня,

веселые затеет перезвоны,

и поднимающаяся бадья,

гудящая, как колокол огромный,

наполненная солнцем горных речек,

к нам голос ваш хрустальный донесет.

Как будто мука трудного рожденья

ваш мощный искорежила хребет,

вы — рать бессмертная, что воплотилась

в фалангу первобытных изваяний,

похожих на бессмертных тех героев,

что сами вы и породили, горы.

Пусть наши дети чаще видят горы!

В горах их души станут благородней;

сам горец, я узнал, как много значит

немая дружба камня для души.

Здесь добродетель станет человечней,

здесь терпко пахнет горькая трава,

и мрамор скал, и ледяные шлемы

во всей суровой красоте свободы

заставят их раскрыть глаза пошире,

чтоб лучше видеть родину свою.

Перевод Майи Квятковской

К ГАУЧО{66}{67}

Род отважный, постоянный,

полный первобытных сил,

ты отчизну воплотил

в конной статуе чеканной.

От удачи бесталанной

ярче жертвенность твоя —

так кровавая струя

из разверстой бычьей жилы

полыхает что есть силы

алым стягом бытия.

Ибо стойкость в злые годы —

так судьбой утверждено —

претворит сполна в вино

гроздья черные невзгоды.

Мера полная свободы

вам отмерится с лихвой

меж опасностью прямой

и отвагой непреклонной,

между острием факона{68}

и певучею строкой.

В час великих испытаний,

что в веках прославил нас,

так же, как в счастливый час,

слышен голос птицы ранней.

Пайядора{69} песнь в тумане

возвестила нам рассвет, —

и ушел за солнцем вслед,

в алом свете исчезая,

гаучо, избранник мая{70},

он уж не вернется, нет.

Так прошел он по земле,

за собой оставив пламя,

поднимая бунта знамя

против жизни в кабале.

Крепко держится в седле,

скачкой пампу{71} пробуждая.

Скачет с ним его родная

Аргентина за спиной,

охватив его рукой, —

радостная, молодая.

В Суипаче{72}, в Айякучо{73}

ратный путь его пролег —

там иссяк он, как поток,

низвегающийся с кручи.

Он, умелый и везучий,

зло любое исцелял,

он умом и силой взял

и в борьбе с самоуправством

верх одерживал лукавством —

легкий, звонкий, как реал{74}.

Не колеблясь, за вождем

шел на смерть своей охотой;

стала сабля патриота

для него простым ножом;

простодушен, прям во всем,

верил он не без причины,

что и в горький час кончины,

в час борьбы и в час труда,

шпоры гаучо всегда —

украшение мужчины.

Есть в поэзии его

первого цветка приманка,

зорь весенних торжество

с конским ржаньем спозаранку;

и румяная смуглянка,

в холст одетая простой,

крутобедрой красотой

нам в сердца несет смятенье —

плод весеннего томленья,

спелым соком налитой!

Стал нам памятью о нем

только горький плач гитарный —

край его неблагодарный

отказал ему во всем.

Мы добра не бережем;

нам булыжник, право слово,

лучше слитка золотого;

без вины осуждена,

гибнет в наши времена

нашей родины основа.

Перевод Майи Квятковской

КОННЫЕ ПОВСТАНЦЫ

В нетерпенье, восторге мчится скакун счастливый,

над лесом железных копий ветер войны ревет,

но, могучий, не может он сладить с конскою гривой;

сверкающей саблей разрублен надвое небосвод.

Над горою скалистой, где гордый кондор гнездится,

улыбкой заря засияла, будит несметную рать

нашей Родины славной, румянит суровые лица;

строй смельчаков-повстанцев ничто не в силах разъять.

Всю землю заполонили каски, ружья, знамена,

в стране бескрайних просторов ныне один властелин,

и воля трубы военной властно и непреклонно

звучит нескончаемым гимном — гимном Южных равнин{75}.

Запах конского пота; запах крови и славы!

Армия пьет победу, словно бутыль вина;

и смерть на полях сражений печатает шаг величавый,

и морем небесного света затоплена вся страна.

Перевод Виктора Андреева

Из сборника «Книга веры»{76}

ГРУСТНАЯ ПЕСНЯ

Ночь любви в печали

отдана молчанью,

под Господней дланью

души трепетали.

Одинок любой

грезящий о счастье.

Дремлет сад — во власти

тишины ночной.

Кажется, что он —

темный, в зябкой дрожи —

в нашу горечь тоже

грустно погружен.

Синь небес вуалью

черною затмилась,

будто породнилась

с нашею печалью.

Песнь грустней все боле,

словно бы она