Читать книгу "Захват Московии - Михаил Гиголашвили"

— А, ну-ну… Франкрайх! А так — завалили мы всё-таки немца! — с удовольствием констатировал Павел Иванович, трясанув утвердительно жировиками.

— Завалили? Куда? — не понял я (мысли отяжелели, русские и немецкие слова чередовались, как мясная начинка в слоёном пироге, который по праздникам делала Бабаня… Разломни пирога!).

— Куда? В могилу, — усмехнулся Павел Иванович.

— А я кто?.. Я живой!

— Ты? Новый немец. Видно, что хороший парень, добрый, с душой. — Он сощурился, а одуванчик спросил:

— Вот почему новые немцы такие хорошие вышли, а новые русские — такие падлы все?..

Павел Иванович объяснил коротко и веско:

— У нас планида такая… кривая… не успели коммунизм построить — давай опять капитализм строй… То туда, то сюда… — Он веско переложил шляпу со стола на шахматную доску: — Качает нас маятником, из одного тупика в другой… Всё перестраиваемся с великих князей, всё никак не уляжемся, всё велосипед выдумываем, хотя другие давно на машинах шуруют… Страна такая, ничего не попишешь… А знаешь, Фредя, почему Сталин войну выиграл?

— Нет, Фредя не знает.

— А потому, что ваш Гитлер хотел хорошее только для немцев — «Дейчланд юбер аллес»! А наш Сталин — для всех народов, «коммунизмус юбер аллес»! Наш лозунг был справедливый, интернациональный, а ваш — эгоистический, узконациональный!

— Да, это настояще правильно.

Мне было радостно, что я мог так долго поддерживать разговор. Но голова стала ныть, болеть. Не до интернет-кафе сейчас, лишь бы до постели добраться. Нашел в кармане карту, где была обозначена гостиница.

— Пора! Значит, такси там? — спросил я, пожимая одуванчику лапонь, которой он зарезал сотню немцев.

— Такси не знаю, а машины — вон они! Удачи, Фредя! — И одуванчик записал на кромке карты свой номер телефона: — Заходи, гостем будешь, поговорим. Нам с немцем всегда хорошо поговорить, мы как братья после той войны стали!

— Да… Круто… Я тоже… про дядю… как у Ивана Страшливого послуживал-прослужиловал… нет, заслужёвывал?..

— Да ты чего?.. У Грозного? Ну, лады. Звони, заходи, мы или здесь, или там. — Одуванчик неопределенно указал куда-то в сторону.

— Понятно всем. Спасибо. До свидания желаю.

Дойдя до угла, возле машин я увидел стаю людей. «Джихад-такси», сказали ветераны.

— Кута, друк? — спросил невысокий худяк с очень узкими глазами и очень широкими скулами. Тюбетейка шита-вышита золотом. Я назвал адрес. — Сатис, етем. — (Он говорил так, как у нас говорят турки, — много спирантов, придыхательных, сонантов.)

По дороге он, метко оглядев меня, поинтересовался, понимаю ли я по-русски, и тут же, с ходу, начал жаловаться, почему люди такие злые:

— Вот ти как челафек кафаришь, я как челафек кафарю, а они… Один, слюши, сел и втрук по шея утарил: «Впириёт симотри, чуркан чумаз!» — а сам анаша в сикарет напивает… И чурка я, и чурбан, и места мой — чулан…

Я в душе возразил, что ему-то, с его раскосыми глазами, надо молчать — ведь, как мне известно из Вашего семинара «Родовая травма великоросса», монголо-татарское иго было той первой генной, системной психотравмой, которая стала причиной всех бед и зол, пока на неё не наложилась вторая — византийщина, после чего дело пошло совсем швах…

Я не хотел с ним спорить, сказал только, что сам я немец, фашист и поэтому должен вообще молчать в трубочку, и что сейчас я очень душевно беседовал с русскими ветеранами и пил с ними водку, и они очень хорошие люди, хоть и убили много немцев одной рукой.

— А, немесь… Ваш Гитлер для простой челафек хороши хател, дароки строил, а эти шито?..

«Да, здесь тоже, видно, как немца увидят — так сразу Гитлера вспоминают, — подумалось мне. — И как-то так по-доброму, по-свойски вспоминают, как своего дядю… Или уважение гостю хотят показать?..»

А монгол в тюбетейке, крутя плоской мордочкой и увёртываясь от машин, продолжал чесать своё:

— Пьяны, сятут, бап сзади лапают, мине кричат: «Выполняй, чума!» Ну, чурка телает, а чего телать?.. — Он ловко вырулил ко входу и, давая сдачу, после каждой купюры поднимал на меня свои чёрные прорези, ожидая слов «хватит, остальное — тебе».

Но я ему оставил мало. Во-первых, мне претит всякая агрессия, в том числе и речевая, во-вторых, я могу себя отождествить с русскими, но с монголо-татарами я себя отождествить не могу, хоть я не расист, а только русист.

В вестибюле было людно, в вольных позах сидели длинноногие девушки, бритые ребята ходили между колонн. Один целиком бритый овчара — даже брови сбриты, проходя мимо, тихо сказал на таком английском, что я едва понял его:

— Hello, bundes, how are you? Do you want very beautiful girl? Night — 500 dol lars, hour — 100.[8]

— Тёлочка?.. — «У телочки — вымя, у бычка — семя», — вспомнилось откуда-то из семинара.

— О, понимаете по-русски! Часто у нас бываете? — оживился он.

— Да, чисто часто.

— Вот и хорошо, мы бундесу всегда рады! Так как насчет девочки?

— Но спасибо, не сегодня будет, — вежливо закончил я, думая, откуда ему известно, что я «бундес».

Хотя о чем думать — вон стоит портье, худой, в бриолине, похожий на кистеухую свинку, которую я видел на сафари в Кении — такая симпатичная мордушка, а на ушеньках — маленькие кистяйки. Вот он и сообщил ему, что я «бундес». Наверно, все тут заодно. Лучше идти отдыхать.

Я уже двинулся в номер, но портье сделал знак, чтобы сообщить, что все иностранцы, которые остаются в столице нашей родины на срок более чем три дня, должны зарегистрироваться, и это надо завтра же сделать, потому что вы уже четвертый день в России, а в участке до сих пор не были, и что без этой печати вас могут из России не выпустить, или «столько бабла с вас срубить, что мало не покажется».

Оба эти выражения были мне, к сожалению, очень известны из «Жлобского словаря».

— А точно надо? — без надежды спросил я, хотя и раньше слышал от Хорстовича, несколько раз летавшего-летевшего в Москву и обратно, что эта операция может быть достаточно стрессовой: очереди из китайцев и негров, духота, неразбериха, злые чиновники (если они не на обеде и не на перерыве), каких-то бумаг и печатей всегда не хватает, а в конце всё равно придется платить это самое «бабло» (по-немецки «Schmiergeld», «пачкающие деньги»).

— Где это надо делать-сделать?

— Тут, недалеко, два квартала пройти, паспортный стол, бюро по миграции. Они с утра еще на месте, потом уже не поймать, разбегаются, — с явной завистью сказал портье (ему-то тут стоять весь день, как пень-пеньской, а они хвосты завернули — и пошли).

К нам приблизился бритый коняра, недовольно посмотрел на меня и, ничего не заказывая, вкинул деньги в пустую ячейку для ключей. По нервным бликам фрачной крысы я понял, что тут какой-то гешефт, о котором мне знать не нужно, и развернулся к коридору. Если уже даже коридор зевает, то и Фреде пора в постель.