Читать книгу "Невольница гарема - Пьер Лоти"

«Их мадам» была итальянкой.

XXXIV

Эюп, 20 января

Вчера большой международный балаган закончился пшиком. Поскольку конференция потерпела неудачу, их величества разъехались, послы складывают чемоданы, турки таким образом оказались выведены из игры.

Счастливого пути, господа! Что касается нас, мы, к счастью, остаемся. В Эюпе все настроены спокойно и решительно. В турецких кофейнях, даже в самых скромных, собираются по вечерам богатые и бедные, паши и простолюдины. (О Равенство, не знакомое нашей демократической нации, нашим западным республикам!) В каждой кофейне находится грамотей, который растолковывает присутствующим тарабарщину дневных газетенок; все слушают с почтительным вниманием. Здесь ничто не напоминает умные дискуссии за кружкой эля и абсентом, популярные в наших харчевнях; в Эюпе занимаются политикой истово и сосредоточенно.

Не следует списывать со счетов народ, который сохраняет столько веры и истинной честности.

XXXV

Сегодня, 22 января, министры и высшие сановники империи, собравшись на торжественное заседание Высокой Порты, единодушно решили отклонить предложения Европы, в которых они разглядели руку России. Со всех концов империи поступают приветствия людям, принявшим это отчаянное решение.

Национальный энтузиазм царил в этом собрании, где впервые можно было увидеть необычное единение: христиане сидели рядом с мусульманами, армянские епископы – рядом с дервишами и шейхами; здесь впервые можно было услышать из уст магометан неслыханные слова: «наши христианские братья».

Высокий дух братства и единства сблизил перед лицом опасности разные религиозные общности Оттоманской империи, и армяно-католический епископ произнес перед собравшимися странную воинственную речь:

«Эфенди!

Прах наших отцов в течение пяти столетий покоится в этой земле. Первейшей нашей обязанностью является защита этой земли, доставшейся нам в наследство. Мы все смертны – таков закон природы. История показывает нам, как великие государства одно за другим появлялись и исчезали с мировой сцены. Если Провидение решило покончить с существованием нашей родины, нам остается лишь склонить голову перед этим решением; но есть разница между тем, чтобы постыдно угаснуть или погибнуть со славой. Если нам предстоит погибнуть от пули, не будем отказываться от чести подставить ей грудь: тогда имя нашей страны останется в истории как славное имя. Еще недавно мы представляли собой инертную массу; хартия, которая была нам пожалована, оживила и объединила нас.

Вид на Топкапы с минарета св. Софии

Сегодня нас впервые пригласили на этот совет; мы благодарны за это его величеству султану и министрам Высокой Порты! Отныне пусть вопросы религии каждый решает сообразно своей совести! Пусть мусульманин идет в свою мечеть, а христианин – в свою церковь; однако перед лицом общих интересов, перед лицом общего врага мы едины и едиными останемся!»

XXXVI

Азиаде, как все добрые мусульмане, ходила в желтых марокканских бабушах – легких туфельках без каблука и задника – и снашивала три пары в неделю; у нее всегда был запас этих туфелек, и она рассовывала их по всем углам дома; внутри она писала свое имя, чтобы Ахмет или я их не присвоили.

Те бабуши, которые уже отслужили свой срок, приговаривались к ужасной казни: брошенные в пустоту и ночь с высокой террасы, они летели в волны Золотого Рога. Это называлось «жертвоприношение бабушей». Для нас это было развлечение – в светлые холодные ночи мы поднимались по старой деревянной лестнице, которая скрипела у нас под ногами; лестница вела на крышу; там, при ярком свете луны, убедившись в том, что всё вокруг спит, мы приступали к жертвоприношению: одну за другой подбрасывали в воздух осужденные на смерть бабуши.

Упадет ли бабуша в воду или в тину, или же на голову какой-нибудь вышедшей на охоту кошки?

Звук от падения в глубокой тишине показывал, кто из нас двоих оказывался более метким и выигрывал пари.

Там, наверху, нам было хорошо – мы были одни, далеко от людей, мы были спокойны, протаптывая дорожки на белом снежном покрывале, мы будто парили над спящим старым Стамбулом. Но мы не могли вместе наслаждаться светом дня, которым наслаждается великое множество людей: они шагают вместе, держась за руки, над ними яркое солнце, а они не ценят своего счастья. Крыша была постоянным местом наших прогулок; здесь мы дышали чистым живительным воздухом прекрасных зимних ночей в обществе нашей доверенной подруги Луны, которая то медленно опускалась на западе, на земли неверных, то поднималась, раскрасневшись, с востока, очерчивая далекие силуэты Скутари и Перы.

XXXVII

На Босфоре царит большое оживление. Транспортные суда приходят и уходят, набитые солдатами, отправляющимися на войну. Солдаты и ополченцы прибывают в столицу отовсюду: из глубины Азии, с границы Персии, даже из Аравии и из Египта. Их в спешке снаряжают и направляют на Дунай или в лагеря, в Грузию. Громкие звуки фанфар, оглушительные крики, прославляющие Аллаха, сопровождают каждый день их отплытие. Турция никогда не видела столько вооруженных людей, столько решительных и храбрых воинов. Аллах знает, что станет с ними!

XXXVIII

Эюп, 29 января 1877

Я не простил бы сильным мира сего их дипломатического балагана, если бы они нарушили распорядок моей жизни.

Я счастлив, что могу снова и снова возвращаться в маленький заброшенный дом, который с некоторых пор покидаю не без страха.

Сейчас полночь, луна проливает на бумагу голубой свет, петухи уже начали свою ночную песню, я вдали от себе подобных в Эюпе, я одинок в ночи, но спокоен. Мне иногда трудно поверить, что Ариф-эфенди – это я, но за двадцать семь лет я так устал от самого себя, что с радостью пользуюсь возможностью выдавать себя за другого.

Азиаде сейчас в Азии, она вместе с гаремом наносит визит гарему Исмидта и вернется ко мне через пять дней. Самуил здесь, рядом со мной, спит на полу сном праведника. Днем он видел, как вытаскивают из воды утопленника: тот был, по-видимому, таким страшным и так напугал Самуила, что он перетащил в мою комнату свое одеяло и матрац. Завтра утром, на рассвете, ополченцы, которые идут на войну, поднимут шум, мечети будут набиты битком. Я бы охотно поехал с этими людьми и принял бы смерть за султана. Что может быть лучше и притягательнее борьбы народа, который не хочет погибать! Я испытываю по отношению к Турции нечто похожее на то чувство, которое я испытывал бы к своей родине, если бы ей угрожала гибель.

XXXIX

Мы сидим с Ахметом на площади перед мечетью султана Селима и разглядываем старинные каменные арабески, которые карабкаются вверх по серым минаретам. Дым наших чубуков кольцами поднимается в чистом воздухе.

Площадь Султана Селима окружена древней стеной, местами прорезанной стрельчатыми воротами. Зевак здесь мало. Под кипарисами нашли приют несколько могил. Прекрасный турецкий квартал хорошо сохранился, и здесь легко ошибиться на два столетия.