Читать книгу "Пентхаус - Александр Егоров"

Ничто не дрогнуло во мне, и никакое предчувствие не зашевелилось до тех самых пор, пока мы не свернули с транспортного кольца в знакомые улицы.

— Дети знаешь как радуются, — говорит Жорик, поворачиваясь ко мне всем грузным телом. — Стишки читают. И каждый раз новые, понимаешь?

Что-то он вкладывает в последнюю фразу. Какой-то особенный смысл. Мне не хочется его понимать. Я еще надеюсь, что все обойдется.

Двухэтажный дом выглядит особенно жалким после маршальской загородной крепости; видно, что решетки на окнах дрянные и ржавые. Дети в спортивных костюмчиках висят на перилах, как мартышки, другие играют в свои игры прямо на грязном асфальте, третьи возятся в кустах. Так же было и в моем детстве. У меня в сердце шевелится ржавая игла.

Мой родной интернат был деревянным, но решетки на окнах также сварили из железных прутьев. Когда случился пожар, они раскалились докрасна, но так и остались целыми. Со второго этажа никто не вышел. Запасной лестницы в доме не было. Я вспоминаю: то, что осталось от моей первой любви, несли мимо меня на носилках, прикрытое клеенкой. Мне было тринадцать. Я помню этот запах гари. И желтые ментовские уазики.

Завидев наш джип, детишки мигом слетаются со всех сторон. Знакомый охранник (с лицом старого евнуха) распахивает дверь, улыбается новыми зубами, приглашает.

И вот уже старшие ребята тащат коробки. Жорик выбирается из джипа, похлопывает кого-то по плечу, смеется. Вот по ступенькам торопливо спускается директор; это бледный заморыш с бабьим лицом. Этот директор на хорошем счету у местного начальства, — когда-то говорила мне Таня. Кажется, пару лет назад он даже усыновил одного из мальчиков. Святой человек.

Жорик слегка брезгливо жмет ему руку.

Маринка выходит на крыльцо последней, в своих узких брючках и с очень независимым видом. Оглядывает двор, морщится, как от зубной боли. Мелкие окружают ее, дергают за руки, смеются. Она вынимает мобильник, жмет одну-единственную клавишу. Опустив глаза, ждет. Я знаю, она ненавидит эти праздники.

Меня не видно за зеркальными стеклами. Мой телефон выключен.

Идиот, идиот, — думаю я. Ей же оставалось жить здесь совсем недолго, до официального совершеннолетия, а то и раньше, если бы появились дополнительные обстоятельства. Уже в шестнадцать это можно было бы сделать вполне законно. И ничего, что ее паспорт лежит у директора в сейфе. Это тоже решается.

Тем временем грустная Маринка прячет телефон в карман. Поворачивается, чтобы уйти.

Я дергаю ручку. Дверца джипа скрипит.

— Маринка, — окликаю я.

Все, как один, смотрят на нас. И Жорик.

— Ты за мной приехал? — шепчет она. — Скажи, ведь правда? За мной?

Георгий Константинович прислушивается. И подходит ближе.

— Да вы знакомы, оказывается, — говорит он. — Мир тесен. Правда, Артем?

Маринка выпускает мою руку.

— Мы давно знакомы, — говорю я.

— Вот и славно, раз так, — оценивает Жорик. — Пойдем наверх. Сейчас церемония начнется. Девчонки нам спляшут. Правда, киска? — Он прикасается лапищей к маринкиной щеке, та — вздрагивает. — Не нравится? Ну, извини, извини. Не хотел тебя обидеть. Это Артемчику можно, а мне нельзя, ага.

Он довольно бесцеремонно ведет нас к дому — пока Маринка не сбрасывает его руку и не убегает вперед.

И вот в самом большом интернатском зале начинается светопреставление. Георгий Константинович выходит на импровизированную трибуну. Он окружен детьми и воздушными шариками. Здесь же — какие-то дуры с букетами, некрасивая девушка-корреспондент локального телеканала и оператор при ней. То и дело мелькает фотовспышка. Гордый Жорик лыбится в объектив.

Даримые компьютеры стоят поодаль: на одной из коробок прилеплен забавный красный смайлик — привет от фирмы-изготовителя. Мне отчего-то невесело.

Позже девочки постарше, приятно зардевшись, вручают цветы спонсору, а мелкота читает стихи. Разыгрывает для гостей сценки. Застиранные платьица, пугливые улыбки. И тошнотворный запах кухни.

Растолкав зрителей, я выхожу в коридор. Там — никого. Только охранник, старый пень. Ему надоели люди, это видно.

— Парфенову ищешь? — Он еле шевелит губами, но так, чтобы я слышал.

Щурится и указывает в конец коридора, туда, за угол. Похоже, он даже не требует за это денег. Неужели сочувствует?

Маринка сидит на подоконнике, там, в закутке возле уборной. Маринкины руки скрещены на груди, как лапки у самки богомола. Она поднимает голову: глаза у нее злые. Она на взводе, вот-вот она разожмется, как пружина. Я ее такой никогда не видел.

— Увези меня отсюда, — шепчет она. — Увези поскорее. Не могу больше это видеть. Этих спонсоров. Этого директора. Этих шлюх слабоумных. Неужели ты ничего не можешь сделать?

Я внезапно чувствую себя беспомощным. Я, супермен Артем Пандорин. Не могу же я сказать ей, что тоже живу за счет спонсора. Что у меня больше нет ни дома, ни бизнеса, ни машины, даже мобильника нет. Что я загнан в жориков подвал, как крыса, и если я оттуда высунусь, меня на хрен пристрелят.

— Это же не интернат, а крысятник, разве ты не понимаешь? — твердит мне Маринка. — У меня даже подруг никогда не было, здесь же проститутки одни… Они же за пачку сигарет на всё готовы. И даже из мелких никто не признается, все молчат, молчат… Прошлый спонсор — тот себе мальчишек заказывал… по двое, по трое… а этот мудак, директор, он и сам пользуется… пидор старый… — Тут она не выдерживает и заливается слезами. — Давай убежим отсюда. Ну пожалуйста.

Я держу ее за руки. Шепчу какие-то глупости. Слышно, как где-то далеко хлопают двери. Раздаются радостные вопли: похоже, компьютеры разносят по классам. Директор распоряжается. Голос у него высокий и театральный, педагогический. Слышно, как старшие мальчики гнусаво поддакивают. Их тут всего-то пятеро или шестеро, этих парней, и с ними тоже не все в порядке. Мне было достаточно одного взгляда на их бледные рожи и синие круги под глазами.

— Ненавижу это все, — всхлипывает Маринка. — Ненавижу их… у меня никого нету, кроме тебя, Артем… только ты скажи: ты заберешь меня отсюда?

Слезы текут по ее щекам. Это просто невыносимо видеть.

— Заберу, конечно, — говорю я лживым голосом. — Не скучай. Потерпи до выходных… я позвоню… ладно?

— Ты врешь, — вдруг говорит Маринка с уверенностью. — Ты врешь. Ты с ними теперь. Ты не позвонишь.

Вот так и становятся импотентами, понимаю я внезапно. Я больше не супердоктор, я — лузер. Я — лгун, трус и неудачник. У меня не встанет даже на проститутку, потому что я буду бояться, что у меня на нее не встанет. Это психосоматика, которую никто не отменял. Мне остается тоскливо мастурбировать в туалете.

Жорик выворачивается из-за угла. Жорик видит нас, широко улыбается:

— А что это мы в стороне от всех? Артем, оставь девочку… к столу, к столу…