Читать книгу "Спасатель. Жди меня, и я вернусь - Андрей Воронин"

Вскоре, а именно в половине четвертого, в сторожке прозвенел будильник. Сонно ворча, охранник Николай Зубов сунул ноги в стоящие наготове валенки, натянул бушлат, шапку и рукавицы, сунул в зубы сигарету, чтобы взбодриться, и, позевывая, отправился в обход. Выйдя на крыльцо, он по привычке бросил взгляд на окна второго этажа главного корпуса и слегка удивился, заметив мелькнувший в третьем от угла окне тонкий луч света – не синего, как от сигнального фонарика Шмяка, а белого. В такой перемене Николай не усмотрел ничего странного и удивительного: эти светодиодные штуковины стоят копейки, и предприимчивые китайцы приноровились встраивать их во все подряд – в мобильные телефоны, зажигалки, шариковые ручки, брелоки для ключей и бог знает во что еще. Зачастую человек приобретает их мимоходом, попутно, сам того не желая: кончился газ в зажигалке, купил новую, а она с фонариком… В общем, цвет луча – ерунда на постном масле. Удивительно было другое: с чего это Шмяку не спится в такой поздний час? Гляди ты, и коньяк его не берет…

Закончив обход, он снова, уже нарочно, посмотрел на окно Шмяка и опять заметил скользнувший по стеклу тонкий белый луч. Николай выбросил окурок в сугроб и пожал плечами: «Что за народ! Теплая комната, мягкая постель, все удобства, вплоть до хорошей выпивки и дорогих сигарет, – живи да радуйся! Никаких обязанностей, одни сплошные права, и в первую очередь самое сладкое из всех конституционных прав российского гражданина – право на отдых. Нет, ему обязательно надо колобродить в четвертом часу утра, когда все нормальные люди десятый сон видят!» Сочувственно вздохнув: «Старость не радость», охранник смел снег с валенок стоящим у двери веником и, сладко позевывая, отправился досыпать.

Глава IV. Конверт Шмяка

1

Наутро Шмяка нашли мертвым.

Эту неприятную находку сделал, разумеется, Женька Соколкин – единственный человек во всем пансионате, не считая разве что главврача Семена Тихоновича, имевший более или менее свободный доступ в палату номер двенадцать.

Когда над лесом забрезжил серенький февральский рассвет, электричество еще не дали. Снега за ночь навалило столько, что мать категорически запретила Женьке даже думать о том, чтобы идти в школу. Даже не попытавшись притвориться, что огорчен этим запретом, Евгений свет Иванович наскоро позавтракал, натянул куртку и весело отбыл по своим утренним делам. Коль скоро он остался на территории пансионата, в число этих дел следовало автоматически включить доставку завтрака Шмяку и приборку в его комнате – а значит, и очередную беседу. Со временем, попривыкнув, Женька начал находить эти беседы довольно занимательными, а рассказы Шмяка – не такими завиральными, как казалось поначалу. Мужик он был явно непростой, с богатой биографией, и тут, в пансионате, как начал понимать Женька, вовсе не лечился, а от кого-то прятался.

На условный стук Шмяк не откликнулся. За дверью царила мертвая, ничем не нарушаемая тишина. Женька постучал снова, на этот раз сильнее, и выглянувшая из ординаторской сиделка Ирочка посоветовала:

– Стучи-стучи, а то так он до обеда проспит. Полночи копошился, как мышь за плинтусом, его теперь из пушки не разбудишь.

Женька барабанил в дверь до тех пор, пока толстяк из восьмой палаты, известный кинорежиссер, решивший навсегда распрощаться с кокаином – или, как он сам его называл, «первым номером», – высунувшись в коридор, не воззвал рыдающим голосом:

– Да что же это такое?! Ни днем, ни ночью покоя нет! Молодой человек, прекратите хулиганить!

– Между прочим, законное требование, – заметил доктор Васильев, выглянув из ординаторской. Его дежурство уже закончилось, но до тех пор, пока снегоуборочная техника не справится с заносами на лесной дороге, он поневоле оставался здесь за главного. – Этак ты, брат, скоро дверь выломаешь. Дуй-ка ты к сестре-хозяйке за отмычкой. А вдруг, пока ты тут дятла изображаешь, он там ласты клеит?

Слегка напуганный не столько этим маловероятным предположением, сколько перспективой вторгнуться во владения Шмяка без его разрешения, Женька поставил поднос на подоконник в конце коридора и спустился на первый этаж. Сестра-хозяйка еще не появилась. Женька совсем уже было собрался бежать за ней во флигель, когда заметил на полу под дверью бельевой кладовой тусклый блеск металла. Приглядевшись, он обнаружил, что это та самая универсальная отмычка, за которой его послал Олег Борисович. Видимо, сестра-хозяйка обронила ее вчера вечером, когда меняла белье парализованной тетке из четвертой палаты – как ее там, Веселова, что ли…

Решив, что распространяться об этом маленьком происшествии не стоит, а стоит, наоборот, при случае тихонько вернуть сестре-хозяйке отмычку, Женька поднял ее с пола и, зажав в кулаке, помчался наверх.

Дверь восьмой палаты была приоткрыта, изнутри доносились голоса: Олег Борисович расспрашивал режиссера о самочувствии, а тот плаксиво жаловался на бессонницу. Сиделка Ирочка, выйдя из палаты с подносом, на котором стоял пустой пластиковый стаканчик из-под таблеток и лежал использованный одноразовый шприц, подмигнула Женьке и, косясь на дверь, вполголоса сказала:

– Слыхал? Бессонница у него! Всю ночь храпел, как иерихонская труба, я думала, стены рухнут, а теперь у него бессонница! Ключ-то принес?

Женька кивнул, стараясь не слишком заметно пялиться: Ирочка была девушка в высшей степени призывная, прелестей своих не стеснялась, и при виде ее в крови Женьки Соколкина всякий раз начинал неодолимо бушевать гормон.

– Иди открывай, – сказала Ирочка, – а то это, – она кивнула на приоткрытую дверь восьмой палаты, – похоже, надолго.

Вернувшись к палате Шмяка, Женька снова простучал условный сигнал – два тире, три точки, – искренне надеясь, что на этот раз Шмяк откликнется. За дверью по-прежнему было тихо, и, мысленно готовясь к неизбежному скандалу, Женька Соколкин вставил в замочную скважину отмычку.

– Борис Григорьевич, вы где? – окликнул он, просунув голову в щель приоткрытой двери. – Это я, Женька! Пароль: «Стрела», отзыв: «Царевна-лягу…»

Женька умолк на полуслове, когда то, что видели глаза, наконец проникло в мозг. Держа перед собой поднос с завтраком, он легонько толкнул дверь ногой и переступил порог.

Стенной шкаф в маленькой прихожей был открыт настежь, вся хранившаяся в нем одежда вперемешку с обувью валялась на полу. Сверху лежала буквально вывернутая наизнанку дорожная сумка, с которой Шмяк прибыл в пансионат, и все это было присыпано осколками разбитого стакана. Хрустя стеклом, Женька на цыпочках прошел в комнату и замер, едва не уронив поднос.

В комнате царил тот же хаос, что и в прихожей. Ковер был свернут и отодвинут к стене, на полу в полнейшем беспорядке валялись вещи и постельное белье. Перья из распоротой подушки разлетелись по всей комнате, как будто окно всю ночь стояло открытым и в помещение намело снега. Сброшенный с кровати матрас тоже был распорот по всей длине, из разреза во все стороны торчали пружины и клочья синтетической набивки. Одна бутылка коньяка, полная и запечатанная, откатилась к батарее парового отопления; другая, полупустая, стояла на телевизоре, и на ее узком горлышке тоже белело прилипшее перо. Знакомая фляжка поблескивала на столе, с которого была сдернута скатерть, весь пол был усеян рассыпанными сигаретами и разодранными, словно в приступе бешенства, выпотрошенными пачками. У стены, что напротив кровати, Женька с легким содроганием заметил пистолет – возможно, газовый или травматический, а может быть, просто выполненную в виде пистолета зажигалку.