Читать книгу "Спасатель. Жди меня, и я вернусь - Андрей Воронин"

Женщина наклонилась, чтобы взять подушку, которую ее собеседник, похоже, вознамерился использовать в качестве глушителя. Он был прав, полагая, что обещание оставить его в живых – всего-навсего уловка. Тот, кто бросил вызов Системе, будет физически уничтожен – вот именно, раздавлен, как вошь. Он это превосходно знал, потому и сказал, что терять ему нечего. Женщине, в отличие от него, было что терять, и она не горела желанием стать случайной, бесцельной жертвой этого загнанного в угол, обреченного неудачника. Поэтому, наклонившись вперед, в результате чего затылок наконец перестал ощущать давление приставленного к нему ствола, она погасила фонарик и в мгновенно наступившей темноте, резко обернувшись, сильно ударила левым предплечьем по запястью сжимавшей пистолет руки.

Послышавшийся из дальнего угла глухой звук падения на ковер чего-то тяжелого возвестил, что маневр удался. Она прошла отменную боевую подготовку и бог весть сколько курсов переподготовки, такие фокусы всегда отменно ей удавались. Но противник тоже был не лыком шит и дал это понять, мощным ударом сбив ее с ног. Возможно, она сумела бы сгруппироваться и устоять, но край матраса предательски ударил ее под колени, и она упала поперек кровати, ударившись затылком о стену.

Медведь навалился сверху, воняя табачищем и перегаром. Он был тяжелый и сильный, как самый настоящий медведь, и теперь, когда эффект неожиданности был потерян, все преимущества оказались на его стороне. Пружинный матрас затрещал под тяжестью двух отчаянно борющихся тел. Случайный свидетель этой сцены мог бы принять ее за попытку изнасилования, тем более отвратительную, что и насильнику, и его жертве уже давно перевалило за пятьдесят. Но случайных свидетелей тут не было и не могло быть, а значит, не было и головы, в которую могло бы прийти это глупое сравнение. Мужчина и женщина, в молчании барахтавшиеся на кровати, боролись за жизнь, точно зная, что живым отсюда может уйти только один из них.

Почувствовав, как пахнущие табаком, твердые, будто деревянные, пальцы противника подбираются к ее горлу, женщина изо всех сил уперла подбородок в грудь. Одновременно она попыталась нанести удар ногой в пах, но промахнулась. В следующее мгновение пятерня мужчины, легко преодолев сопротивление и едва не сломав ей при этом челюсть, сомкнулась на шее, мертвой хваткой сдавив гортань.

– Ну вот и все, – прохрипел Медведь. – Потерпи, касатка, это недолго. Твоя правда, шуметь незачем. Мы по-тихому, без пистолета обойдемся.

Женщина отчаянно сопротивлялась, но мужчина был намного сильнее. Чувствуя, что вот-вот потеряет сознание из-за нехватки воздуха, она мертвеющей рукой нащупала карман распахнувшегося халата. Испуг, который она при этом испытала, на мгновение заставил потускнеть даже страх смерти: в кармане было пусто. Ладонь лихорадочно зашарила по смятой, развороченной постели и наконец, когда женщина уже почти смирилась с неизбежным, нащупала среди складок пододеяльника гладкий пластиковый цилиндр толщиной с указательный палец.

– Все, все, не брыкайся, – приговаривал Медведь. – Привет Сис… Ах ты сука! – изумленно воскликнул он, почувствовав, как в напряженные мышцы шеи вонзилась тонкая игла шприца.

6

Было, наверное, около трех часов ночи. Дежурный доктор Васильев мирно посапывал на диване в ординаторской, отвернув к спинке умиротворенное, уже нуждающееся в бритье лицо. Утомленная и одновременно взбудораженная его ласками сиделка Ирочка лежала рядом, положив голову ему на плечо, и сквозь полудрему обдумывала проблему, казавшуюся ей по-настоящему серьезной: как же она утром покажется людям? Макияж-то тю-тю, электричества нет и до утра, скорее всего, не будет, а в темноте, на ощупь, не очень-то накрасишься…

Она вздрогнула, услышав резкий, отрывистый стук, раздавшийся, как показалось, в одной из палат здесь, на втором этаже. Звук был такой, словно уронили что-то твердое, тяжелое, например опрокинули стул. Или свалились во сне с кровати и ударились головой о деревянный пол…

Последняя мысль мигом прогнала подступающий сон. Ирочка была не семи пядей во лбу, но в меру добрая и относилась к пациентам, как мать родная, – в основном потому, что ей за это хорошо платили и всегда существовала реальная возможность получить солидные чаевые. В такой меркантильности не было ничего зазорного: профессия – это то, что тебя кормит, а не то, что ты делаешь через силу, из принципа и во имя каких-то бестелесных, хотя и высоких идеалов. И, если ты работаешь хорошо, отдача должна быть соответствующая. Иначе – какой смысл?..

Включившееся воображение немедленно принялось рисовать картины, одна страшнее другой: рассеченный лоб или, хуже того, висок, темнота, паника, кровь, агония, смерть… И все это – в ее, Ирочкино, дежурство! Почти наверняка все было далеко не так страшно. Просто кто-то из пациентов проснулся – скажем, по малой нужде, – пощелкал выключателем ночника, обнаружил, что света нет, и, бредя в потемках через комнату в направлении санузла, ненароком опрокинул стул. Скорее всего, именно так и было. А что, если нет?

Осторожно, чтобы не потревожить сон доктора Васильева, Ирочка выскользнула из его объятий, бесшумно поднялась и, на ходу оправляя халатик, на цыпочках двинулась к выходу. Ординаторская была слабо освещена мигающим, готовым вот-вот угаснуть синеватым огоньком спиртовки. Прихватив со стола мобильный телефон и включив подсветку, сиделка вышла в коридор.

Здесь, на втором этаже, сейчас находилось всего два пациента – в восьмом и двенадцатом номерах. Из восьмого, как и раньше, доносился похожий на рокот мощного дизельного мотора храп звезды российского кинематографа, служивший верным признаком того, что звезда в полном порядке – разумеется, настолько, насколько вообще может быть в порядке немолодой мужчина, который всю жизнь жег свечу с двух концов, предаваясь всевозможным порокам и излишествам. Бесшумно ступая по ковровой дорожке обутыми в мягкие тапочки на резиновой подошве ногами, Ирочка подошла к двери двенадцатого номера и прислушалась.

Внутри происходила какая-то непонятная возня. За дверью слышались шорохи, шаги, тихие скрипы и постукивания, словно обитатель палаты искал в потемках оброненную монету или затеял посреди ночи генеральную уборку. Точно зная, что живущий в двенадцатом номере психопат не жалует медицинский персонал, а женщин вообще не переносит, Ирочка тем не менее сочла своим долгом постучать в дверь.

В палате мгновенно воцарилась мертвая тишина. Сиделка снова постучала и негромко спросила:

– Простите, с вами все в порядке?

При этом она попыталась открыть дверь, но та была заперта. Снова постучав, Ирочка приблизила ухо к дверному полотну и испуганно отпрянула, когда изнутри в дверь запустили чем-то стеклянным – не то стаканом, не то чашкой. Ударившись о филенку, этот предмет с треском разлетелся вдребезги. Намек был более чем понятен: пациент хотел, чтобы его оставили в покое. Ирочка подумала, не разбудить ли Олега Борисовича (а вдруг это приступ буйства, во время которого больной может себе навредить?), но из палаты послышался характерный скрип пружинного матраса, за которым последовал длинный, протяжный зевок.

Немного подумав, Ирочка решила, что для нее самой в данной ситуации лучше всего успокоиться и считать, что и тут все в порядке. Связываться с чокнутым женоненавистником из двенадцатой палаты не хотелось, тем более что он явно пребывал в добром здравии – хотя, как обычно, далеко не в самом добром расположении духа. И пусть его, а то, того и гляди, всех больных перебудит. Тут все с нервами, все за большие деньги, и каждый за неурочную ночную побудку может закатить такой скандал, что о-го-го. Ну его, словом. Мало ли что могло примерещиться психически неуравновешенному человеку спросонья, в темноте! Скорее всего, он шарил по комнате в поисках таблеток снотворного – не мог найти, раздражился, а потом нашел, принял и лег. Стоит ли из-за этого мелкого происшествия, которое, если подумать, и происшествием-то не назовешь, беспокоить доктора? Еще немного постояв под дверью и больше ничего не услышав, Ирочка вернулась в ординаторскую.