Читать книгу "Смертельная игра - Фрэнк Толлис"

Райнхард нахмурился, требуя от Уберхорста ответа.

— Я был здесь. Я живу наверху.

— Кто-нибудь может подтвердить ваши слова?

— Это не слова, инспектор. Я действительно был здесь… нет, у меня нет алиби — ко мне редко кто приходит.

Райнхард подошел к токарному станку, металлическая стружка, которой, как ковром, был укрыт пол, хрустела у него под ногами. Над станком висела гравюра меццотинто. Она не представляла художественной ценности — просто схематичное изображение какого-то механизма, части которого были обозначены буквами.

— Что это? — спросил Райнхард.

— Это чертеж замка с многоточечным запиранием, сконструированного Джеремией Чаббом. Он был запатентован в 1818 году. По-моему, настоящий шедевр.

Райнхард сделал несколько шагов и просмотрел названия книг в книжном шкафу. В основном там были подшивки журналов и технические архивы.

— Похоже, вы специалист в этом деле?

— Я люблю свою работу.

Уберхорст тоже подошел к шкафу и вытащил том с верхней полки. На корешке была надпись на английском языке, и Уберхорст перевел: «О строении замков и ключей. Автор Джеремия Чабб».

— Это первое издание. — Он погладил обложку и улыбнулся слабой, нервной улыбкой.

Райнхард постарался сделать вид, что впечатлен, и показал на другую книгу.

— Замки древнего мира? — прочитал он. — Я даже не думал, что тогда они существовали…

— А как же? — сказал Уберхорст. Его глаза излучали тот особенный свет, который порождает фанатичная увлеченность. — Самые первые делали из дерева, металлические модели похожей конструкции появились во времена правления Цезарей. До сих пор еще находят ключи древних римлян… И у меня есть один. Его нашли во время строительства новой станции Карлплац.

Уберхорст поставил трактат Джеремии Чабба на место.

— Герр Уберхорст, вы знаете, что за замки в квартире фройляйн Лёвенштайн?

— Специально я их никогда не изучал. Но, учитывая возраст здания, это должен быть какой-то рычажно-кулачковый механизм.

— Когда мы обнаружили ее тело, — сказал Райнхард небрежным тоном, — в комнате не было орудия убийства, а дверь была заперта изнутри. У вас есть предположения, как убийца мог такое проделать?

— Наверное, он закрыл дверь и вылез из окна.

— Вряд ли. Окна тоже были заперты, а высота, как вы знаете, там приличная.

Уберхорст немного подумал.

— Тогда вы, должно быть, ошиблись, инспектор.

— Почему?

— Это невозможно.

— В самом деле? Даже для искусного слесаря? Маленький человек дотронулся указательным пальцем до нижней губы. Она больше не тряслась — теперь дрожал палец.

17

Был еще день, но в кафе «Шварценберг» уже ярко горели свечи. Из-за затяжного дождя город рано погрузился в сумерки. В окно, выходящее на Шварценберг Платц, Либерману была видна большая конная статуя принца Карла фон Шварценберга. Бледный, призрачный всадник медленно выплывал из легкого тумана. За ним смутно угадывался фонтан.

— Я не понимаю, — сказала Клара. — Если с ее рукой все в порядке, почему она не может ей двигать?

Они сидели в обитой деревом уютной нише. Хотя в кафе было много народа, этот уголок казался уединенным. К тому же их отделяла от других мощная, почти осязаемая связь влюбленных.

— Рука парализована, — ответил Либерман.

— Хорошо, но если она парализована, как тогда она смогла ударить ей доктора Каннера? Неужели ты не понимаешь? Она просто притворяется, Максим!

Ясно выразив свое мнение, Клара начала резать яблочный штрудель. Когда она сломала сахарную корочку, крупные куски печеного яблока и несколько изюминок выпали на тарелку. Сладкий запах корицы и гвоздики смешался с ароматом кофе и сигарным дымом. Глядя на жениха весело и дерзко, Клара отправила в рот благоухающий яблочный кубик.

— В каком-то смысле… ты права, — сказал Либерман. Его слова почти утонули в звоне столовых приборов, шуме разговоров и звуках фортепиано. — Она притворяется, но не перед нами. Она притворяется перед самой собой.

Быстро проглотив кусочек штруделя, Клара возразила:

— Максим, как можно притворяться перед самим собой — ты же будешь знать, что притворяешься!

— Ну, это зависит от того, что ты думаешь о разуме человека, — ответил Либерман. — А что если у человека разум не один, а два? А что если у разума есть сознательная и бессознательная части? Тогда воспоминания из бессознательного могут влиять на тело, и сознательная часть разума не будет ничего знать об этих воспоминаниях. Если разум устроен именно так, то когда она говорит, что не может пошевелить рукой, она говорит правду. Она действительно не может.

— Но она может двигать рукой! — снова воскликнула Клара, в ее голосе мелькнуло искреннее разочарование.

— Нет, — твердо ответил Либерман, — не может. Часть ее разума — бессознательная — может двигать рукой. Но эта часть не имеет отношения к ее обычным мыслям, эмоциям и ощущениям.

— Ох, это так… так… — Клара помахала в воздухе кусочком яблока на вилке.

— Сложно? — подсказал Либерман.

— Да.

— Да уж, это точно.

Клара усмехнулась и предложила Либерману вилку с насаженным на нее кусочком яблока. Убедившись, что никто не смотрит, он потянулся вперед и съел сочный кусочек фрукта. Казалось, такое не слишком пристойное поведение сделало Клару счастливой. Она засияла, как шаловливый ребенок, только что избежавший наказания.

— А как поживает доктор Каннер?

— Штефан прекрасно себя чувствует.

— Он все еще ухлестывает за той певицей… Как ее зовут?

— Кора… Нет.

Клара опустила голову и печально посмотрела на него, словно чего-то ожидая.

— Она была очень хорошенькая…

Либерман знал, что нужен дипломатичный ответ и, подавив подступающий смех, бесцеремонно произнес:

— А мне она не казалась особенно привлекательной.

Его слова возымели желаемый эффект. Лицо Клары снова засияло, и она немедленно предложила ему еще кусочек яблока. На этот раз он отказался.

Дождь упорно продолжал стучать в окно. Обогнув призрачного всадника, по улице прогрохотал трамвай.

— Ты говорил, она англичанка?

— Кто?

— Эта твоя пациентка.

— Да.

— Они какие-то странные, англичане, тебе не кажется?

— В каком смысле?

— В них не хватает тепла.

— Иногда… Но когда знакомишься с ними ближе, оказывается, что они такие же, как мы. Когда я жил в Лондоне, у меня было несколько очень хороших друзей.