Читать книгу "Ужин - Герман Кох"

Все эти пересуды шли до передачи «Внимание: розыск!». До нее происшествие было всего лишь сообщением, пусть и жутким, но сообщением, обреченным, как и все подобные, на забвение: со временем острые углы сотрутся, и сама история, не первостепенной важности, бесследно канет в прошлое.

Но кадры с камеры изменили все. Молодые люди — виновники — обрели лица, пусть даже из-за плохого качества отснятого материала не сразу узнаваемые; к тому же оба были в шапочках, натянутых до бровей. Зрителям открылось, однако, нечто другое: они увидели, как юноши кайфовали, как они сгибались пополам от смеха, обстреливая беспомощную женщину мусорными мешками, лампой, стулом и канистрой. Даже несмотря на отсутствие звука, было заметно, как они подбадривают друг друга, когда мешки достигают цели, как они выкрикивают ругательства в адрес бездомной женщины, остающейся за кадром.

Особенно коробил смех. Именно тогда заработала коллективная память: эта гогочущая шпана потребовала в ней своего места. В десятке самых страшных событий нашей коллективной памяти они заняли восьмое место, уступив вьетнамскому полковнику, по решению полевого суда стрелявшему в голову активисту Национального фронта освобождения Южного Вьетнама, но опередив китайца, пытавшегося с помощью полиэтиленовых пакетов задержать танки на площади Тяньаньмэнь.

И еще один немаловажный аспект. Несмотря на скрывающие лица шапочки, было видно, что оба юноши — явно из благополучных семей. Трудно сказать, что именно на это указывало: что-то неуловимое в их одежде, в их облике. Белые мальчики. Не те отморозки, что поджигают машины и устраивают этнические разборки, а приличные мальчишки из состоятельных семей. Мальчишки, которых мы встречаем каждый день. Такие, как наш племянник. Или как наш сын.

Я отчетливо помню мгновение, когда я ясно осознал, что речь идет не просто о представителях юного поколения типа нашего племянника и нашего сына, а непосредственно о нашем сыне (и нашем племяннике). Я обмер. Могу с точностью до секунды указать на том видео момент, когда я отвел взгляд от экрана и искоса посмотрел на Клэр. Поскольку следствие еще продолжается, я не стану раскрывать, что именно заставило меня с ужасом узнать собственного сына, забивающего бездомную женщину мусорными мешками и стульями. Гогочущего. Не буду вдаваться в подробности, ведь теоретически у меня еще есть возможность все отрицать. Вы узнаете в этом молодом человеке Мишела Ломана? На этом этапе следствия я еще могу отрицательно покачать головой. Это сложно подтвердить… Кадры весьма размыты, я не осмелюсь подтвердить под присягой…

Последовали другие кадры видео — смонтированные (моменты, когда ничего не происходило, были вырезаны). Раз за разом двое молодых людей входили в закуток и швыряли вещи.

Самое страшное ожидало нас в финале, о котором заговорила вся Голландия. Сначала летела пустая канистра, затем герои фильма вышли на улицу, вновь вернулись и бросили что-то еще — непонятно что именно: зажигалку? спичку? Видна была лишь вспышка, в одно мгновение засветившая весь кадр, в результате чего изображение побелело и исчезло. Потом оно возобновилось: двое молодчиков что есть мочи удирают с места происшествия.

На последних кадрах видно было немного. Ни дыма ни огня. Взрыв канистры не повлек за собой пожара. Но именно это отсутствие действия на экране и пугало. Поскольку самое важное камера не зафиксировала, его приходилось додумывать самим.

Бездомная погибла. Судя по всему, мгновенно. Как только бензиновые пары из канистры взорвались у самого ее лица. Или спустя несколько минут. Может, попробовала выкарабкаться из спального мешка, а может, и нет. За кадром.

Так вот, я искоса взглянул на Клэр. Если бы она повернула голову и посмотрела на меня, я бы все понял. Значит, она увидела то же, что и я.

И в этот момент Клэр повернула голову и посмотрела на меня.

Я затаил дыхание, или, точнее, я набрал в грудь воздуху, чтобы хоть что-то выдавить из себя. Что-нибудь — я еще не знал, какие слова подобрать, слова, которые изменили бы нашу жизнь.

Клэр взяла бутылку вина и посмотрела на свет: вина оставалось от силы полбокала.

— Допьешь? — спросила она. — Или откроем новую?

22

Мишел сунул руки в карманы куртки; было непонятно, повелся ли он на мой обман: он повернулся в сторону ресторана, так что я не видел его лица.

— Где мама? — спросил он.

Мама. Клэр. Моя жена. Мама предупредила сына, что папа ничего не знает. И не узнает.

Сегодня вечером в кафе моя жена спросила меня, не заметил ли я в поведении нашего сына чего-то странного. Некоего отчуждения, уточнила она. «Вы же ведете с ним чисто мужские беседы, — предположила она. — Может, дело в девушках?»

Неужели Клэр лишь разыграла озабоченность поведением Мишела? Предназначались ли ее вопросы только для того, чтобы выведать степень моей информированности: имею ли я хоть мало-мальское представление о том, что вытворяли на досуге наш сын и племянник?

— Мама в ресторане, — ответил я. — С…

Я чуть было не сказал с «дядей Сержем и тетей Бабеттой», что, учитывая обстоятельства, прозвучало бы чересчур по-детски. «Дядя» Серж и «тетя» Бабетта канули в прошлое, далекое прошлое, в котором мы еще были счастливы, подумалось мне. Только бы Мишел не заметил моих дрожащих губ и влажных глаз.

— …с Сержем и Бабеттой, — закончил я. — Нам только что принесли горячее.

Мишел нащупывал что-то в кармане куртки. Или мне показалось? Может, он искал свой мобильник? Он не носил часов, а время смотрел на телефоне. Мы не вернемся до полуночи, заверила его Клэр. Так что вечер ваш. Может, после моего сообщения о том, что мы приступили к горячему, ему понадобилось взглянуть на часы? Сколько времени «до полуночи» оставалось в его распоряжении, чтобы осуществить задуманное?

Тон, так напугавший меня полминуты назад, исчез, когда он спросил о маме. Где мама? «Дядя» и «тетя» устарели и ассоциировались лишь с днями рождения и вопросами типа «Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?». Но мама оставалась мамой. Мама навсегда останется мамой.

Я набрался смелости — пора действовать. Я вытащил из кармана мобильный телефон Мишела. Он посмотрел на мою руку и закрыл глаза.

— Ты видел, — сказал он. В его голосе больше не слышалось угрозы, скорее — усталость, смирение.

— Да, — сказал я, пожав плечами, словно желая сказать: «Ничего не поделаешь, старик». — Мишел…

— Что ты видел? — Он взял у меня телефон и отодвинул крышку.

— Ну… банкомат… и бомжа на станции метро… — Я усмехнулся — довольно глупо и совершенно не к месту, но я решил выбрать именно такую тактику: прикинуться простачком, этаким недотепой, которого вовсе не удивляет тот факт, что его сын избивает бродяг и поджигает бездомных. Мне не составит труда изобразить наивного отца, в конце концов именно таким я и был. — Jackass… — сказал я, продолжая ухмыляться.

— Мама знает? — спросил он.