Читать книгу "Что-нибудь такое - Алла Львовна Лескова"

вкупе с их родителями, но это случилось не у нас.

В общем, фрау выставила Сашу перед всем классом и стала дергать его за край рубашки, которая вылезла из брюк и торчала неприглядным видом из-под джемпера.

– Вас ист дас? Вас? Я тебя спрашиваю, вас ист?! – кричала фрау на Сашу и дергала за край рубашки. Перед всем классом.

Класс смеялся.

Тогда Саша вцепился в фамильный браслет на руке фрау, который у нее там со времен завоевания Швица в тринадцатом веке какими-то Габсбургами. Вцепился и порвал.

С той минуты телефон в доме Саши не замолкал, фрау была безутешна.

– Что я могу сделать для вас, фрау? – спрашивала встревоженная мама. – Давайте я возмещу моральный и материальный ущерб!

– Найн, – отвечала сквозь слезы фрау.

– Давайте я куплю еще более дорогой и антикварный браслет!

– Найн и еще раз найн, – рыдала в трубку фрау.

– Ну что мы еще можем сделать? Хотите, Саша встанет на колени и вся наша семья тоже, включая дедушку из Нижегородской области, хотите?

– На-а-айн!

– А что же мне сделать, фрау учительница, чтобы вы не плакали, чтобы вину свою загладить, что плохо воспитала сына, недолюбила… Подскажите, что?

И тогда фрау перестала рыдать, помолчала и сказала:

– Пусть Алесандро мне что-нибудь… слепит. Или… нарисует. Или споет…

…А вы думали, только мы тут, в России, такие все из себя духовные-раздуховные?

Найн!

Графиня Вишенка

Сегодня среди молчаливо плавающих тел появилось новое.

Женщина была в яркой, цвета молодой вишенки, шапочке на резиночке.

Именно все эти суффиксы. Вишенка, шапочка, резиночка.

Она была похожа на врача-стоматолога, который заранее улыбается пациенту, чтобы он от страха не упал в обморок. Через очки она посылала всем, как любят сейчас говорить, лучики добра. Именно лучики, не лучи.

Ее, как оказалось, тут знают и называют Графиня Вишенка. Из-за шапочки яркой и из-за ее нечеловеческой доброжелательности.

Люди не бывают такими доброжелательными, а она именно такая.

Добрый день, говорит она всем проплывающим мимо, под водой и в другую сторону. И улыбается лучиками света и добра.

«Вы уже поправились?» – спрашивает она у какой-то дамы. А та не так понимает и надувает от обиды губы, потому что у нее большие проблемы с весом. Графиня же имела ввиду другое: не болеете ли больше, я вас давно не видела, поправились?

Вот что имела в виду Вишенка, но народ по привычке готов к отпору и нападению.

Я вас не сильно забрызгала? Я вам не загородила дорожку? Ничего, если я у бортика постою и ноги помассирую свои гидромассажем? Водичики никто не хочет, друзья? У меня много, могу поделиться… Две бутылки…

Неугомонная Вишенка улыбается, желает всем только добра и радости, но плавающие тела почему-то начинают нервничать.

Как будто графиня не лучиками добра их обдает, а лазерными лучами прямой наводкой…

Проплывающая мимо меня бабуля произносит сама себе:

– Вот балаболка, отдохнуть не дает, до всего ей дело есть… и так каждый раз, Вишенку эту давно тут вижу… Графинюшку эту…

– Ну… вам не угодишь… То у вас все хамы и мимо проходят и проплывают, напролом прут, хоть сдохни. То женщина про здоровье спрашивает и водички предлагает, путь на дорожке уступает – тоже плохо… – это средних лет крепкий мужчина вдруг сказал.

Но внезапно вынырнул мой любимый кругленький пенсионер. Он присоединился к диспуту и, отплевываясь от хлорки, произнес:

– Я знаю, как ученые могли бы искоренить в будущем недовольных всем, всегда и везде!

– Как? – хором спросили мы.

– Нужно изобрести такое средство, чтобы новорожденный, который орет, как только белый свет увидел, обратно превращался в сперматозоида или яйцеклетку. А то потом так и будет орать всю жизнь, недовольный…

Мы все замолчали от возможности такого мощного изобретения и молча доплавали свое время. И даже не раздражала больше Графиня Вишенка со своими лучиками добра… Даже тошнить от нее перестало.

Главные яблоки жизни

Все зреют, зреют яблоки…

Написать хочу про них давно, а они все зреют вместе с текстом, мучают, яблоки бы уже сто раз перезрели, упали с веток и сгнили на земле, а написать все не получается, и вдруг почувствовала, что могу.

Я их любила раньше очень, аж дрожала, так хотелось яблоко съесть. После школы мы заходили к кому-нибудь всегда, рядом все жили, и яблоки всегда ели. У одной девочки погреб в доме был, они там хранили желтые, сочные, не помню сорт, овальные. Она спускалась в погреб этот, притаскивала в подоле, и мы хрустели, счастливые.

Потом разлюбила, вкусы вообще почти все изменились. Что было ничем, то стало всем. И наоборот.

После тех школьных яблок вспоминаются алма-атинские, апорт. Огромные, как небольшой футбольный мяч, алые, около базара везде на земле… Картина избытка. Уже не любила я этот плод, любовалась только. Особый сорт, живописный, стоят, лежат перед глазами…

Яблочка как-то захотела моя беременная в сороковой раз подруга, беспутная, прямо в купе поезда захотела. Умираю, говорит, хочу яблочко. А что такое «хочу» у беременных – только мы знаем, женщины… Убить можем, если не принесут из-под земли в любое время суток и не дадут поесть. Именно яблочко. Или именно фасолевый суп, муж мне варил его в три часа ночи…

Подруге яблочко нашла – пошла по вагонам и нашла. Она сказала спасибо и, умиротворенная, уснула, пока тошнота не подбросила ее на полке… Беспутная была, падкая на мужчин, мы дружили.

А самые главные яблоки моей жизни, которые вовсе нам не нужны были, да еще в таком количестве, но пришлось мужу соскочить с поезда, уже в движении он был, поезд, и взять их у двух стариков на Белгородчине.

Какие там старики, просто деревенские муж и жена, мы у них останавливались, когда работали там…

Поезд на их станции две минуты стоял только, меня подсаживали, так высоко была подножка, на две минуты никто лестницу не будет спускать, и мы запрыгнули кое-как на два метра почти в высоту, проводник руку подал, а они оба, как Пульхерия Ивановна и Афанасий Иванович, бегут вслед поезду с авоськами, полными яблок, спотыкаются, тяжело дышат, деревенские люди, одинокие, без детей… И кричат нам: «А яблочки-то забыли, ну как же, деткам в Ленинград возьмите своим, там витамины, возьмите… Ну как же так!» И плачут оба. Муж лечил их, привыкли они к нам, а мы бросили… Домой пора было.

Не выдержал, спрыгнул на ходу, выхватил эти сумки у них, они еще обняться пытались, обнял неуклюже и быстро назад, успел…

А они – все меньше и меньше,