Читать книгу "Собачий лес - Александр Александрович Гоноровский"

узнать Грымов.

– Не при мальце, – прервал мысли Грымова собачник. – Ему все это знать не обязательно.

Милиционеры вспомнили обо мне и выдохнули, отгоняя неправильный разговор.

Заметив, что я гляжу на ваши окна, собачник как бы невзначай обнял меня и прошептал:

– Не пялься.

5293

Последнее время на собачника опускалась синяя тоска при виде однополчан или когда приходилось надевать ставшую тесной гимнастерку с медалью «За отвагу». За острым выживанием, ненавистью и вседозволенностью пришла пустота, которую невозможно заполнить. И тогда, в своей памяти, он хватался за дом, который когда-то удалось отбить, за освобожденный чужой город, за имена, нацарапанные на Рейхстаге, за общую радость покалеченной, но оставшейся в живых нации. Все это несло в себе и новый гуманизм, и новую справедливость, когда победивший свят в любом совершенном им зле. С такими мыслями было очень сложно вернуться домой. Собачник гнал себя от них. Уж больно не советскими они были.

Валька

Из леса вернулся взвод. Милиционеры принесли закрытые мокрым брезентом носилки. Никто не говорил, кого принесли. Но я знал – нашли дурканутую Ленку. Со свернутой шеей и без ног.

В ожидании автобуса милиционеры расселись вокруг песочницы. На их лицах блестели крупные капли пота. Детская площадка запахла соснами.

– Матери скажешь? – спросил командир взвода.

– Потом, – ответил собачник. – Где нашли?

– В овраге. В ручье лежала. – Командир взвода раскрыл планшет, ткнул пальцем в карту. – Здесь.

– А ноги-то у нее вроде как откусаны, – приподняв брезент, сказал Грымов.

– Не лезь, – сказал собачник.

Грымов послушно опустил брезент.

Я ждал темноты. Для того, что я задумал, была нужна темнота.

Скоро в окнах бараков загорался свет. В вашей квартире было темно. Лишь тускло отблескивала кокарда на милицейской фуражке твоего отца, которая все так же лежала на подоконнике.

Костер рядом с песочницей запускал в небо дохлые искры.

Из инструментов у нас с теткой были клещи, молоток, который елозил на плохо закрепленной ручке, и несколько длинных гвоздей. На туалетном столике лежали деньги. Я взял три рубля.

Юрка прятал штык-нож под ящиками за сараями, чтобы отец не нашел. А я нашел. Еще я взял с собой полный коробок спичек и свечку, которую мы зажигали, когда пропадал свет.

Камиль для приличия помял в руках три рубля.

– Зачем тебе кукла? – спросил.

– Поиграть.

Камиль с сомнением посмотрел на железо, которое звякало в принесенной мной авоське:

– Сейчас играть будешь?

– Да.

– Тогда пять, – сказал Камиль.

– Утром отдам или штык-нож оставлю. Он настоящий.

Камиль взвесил в руке штык-нож:

– Лучше деньгами.

7560

Камиль мало знал про Гретель. Полгода назад ее перенесли из кабинета директора фабрики в проходную. Зоя Михайловна стала опасаться, что в кукле завелся жучок или мыши. Иногда она слышала шорохи, доносившиеся из кукольного нутра. Камилю это перемещение было на руку. Можно было спать на Гретель, как на матрасе, и иногда не ходить домой. Его сторожка стояла в десяти метрах от фабрики. Там он жарил яичницу, а потом еще раз жарил яичницу.

Валька

8948. «Детский мир». Дети тянут своих пап и мам к прилавкам. Продавец улыбается моей тетке. Рядом с ним высятся сложенные в стену коробки по десять солдатиков в каждой.

8994. Первомайская Москва. Счастливые люди колоннами идут с красными плакатами по просторному проспекту, поют «Катюшу».

9179. В небо натужно плывет огромная ракета. Сквозь стекло шлема мне подмигивает Гагарин.

Счастье нашей страны обрушилось на меня. Гретель показывала мне все подряд, но тебя в этих картинках не было.

Я с разбегу воткнул в куклу штык. От удара она сползла по стене на пол.

– Чай заварю, – сказал Камиль.

Моя игра его не удивила. Почти каждый в поселке хотя бы раз в жизни был на допросе.

Кукла пахла сырой шерстью. На ней не было швов. Вязанные из крепких тонких ниток узелки создавали кожу не похожую на человеческую, но каким-то чудом сохранявшую ощущение живого. Такую особую вязку ее создатель Пауль Людвиг Троост называл потсдамской. Тоже, наверное, врал.

Я тщательно осмотрел Гретель, подражая доктору Свиридову, приложил ухо к ее животу. Внутри прятался еле слышный скрип. Даже очень странные существа невольно выдают себя, когда испытают боль или страх.

9321. Сияет фарфор. Немка сидит у распахнутого окна. Собачник выкладывает перед ней на подоконник кирпич черного хлеба и банку тушенки.

9335. Рабочие строят железную дорогу. Молот вгоняет в землю железный костыль.

Я втыкал в Гретель гвозди, осторожно вдвигал их под разными углами в лицо, затылок, руки, живот. Гвозди мягко входили внутрь. Гретель боялась острого.

Я не помнил, когда Камиль стал помогать – переворачивать куклу, подавать гвозди. Он принес откуда-то серную кислоту и железную воронку. Мы залили кислоту кукле в грудь. От паров щипало глаза, и Камиль раскрыл обе двери, чтобы проветрить проходную.

Мы пили жидкий, давно остывший грузинский чай, и Камиль рассказывал, как его прабабке Ильсуре за измену мужу зашили на теле все отверстия, сломали хребет, завязали в узел и еще живую бросили в большую реку под Уфой. Камилю нравилось вспоминать эту историю, нравилось, что его дед Агзам успел родиться на два месяца раньше положенного срока и выскочить в белый свет как раз перед тем, как ворота Ильсуры навсегда были зашиты.

Я слушал и думал, что сам зашил бы Камилю все отверстия, лишь бы он замолчал.

В окно стукнул ветер. Через дорогу зашумели черные сосны Собачьего леса. Будка проходной поскрипывала. Кто-то сжал ее в больших руках и аккуратно пробовал на прочность.

9361. Молодая прабабка Роза ест вишневое варенье большой деревянной ложкой. Напротив нее сидит и улыбается круглолицый паренек в лихо заломленной на ухо папахе.

9400. Полковник Лапин выбрался из-под разбитого в труху бомбардировщика. Перевернулся на спину, подставил лицо под мелкий весенний дождь.

Кукла врала мне. Ее воспоминания походили на придуманные фильмы. Я отодвинул чашку и зажег свечу. Огонек тревожно отразился в кукольных глазах.

9401. Огонь из мусорной ямы поднимается выше сосен. Сквозь пламя улыбаются брошенные в него куклы.

Я приблизил свечу к голове Гретель. Кожа ее зашипела, проходная наполнилась крепким запахом жженого копыта. Кукла мелко задрожала, как человек, у которого началась агония.

– Ноги держи, – сказал я.

Камиль налег на ноги, но они продолжали трепыхаться. В кукле было столько силы, что она просто не замечала лежащего на ее ногах человека.

Вокруг